Мессалина. Трагедия императрицы - Ирена Гарда

Уже успевшая отвыкнуть от публичного внимания, Мессалина сначала даже немного засмущалась, но жажда признания и врожденное кокетство взяли свое, и уже через несколько минут она улыбалась близким и дальним знакомым, с удовольствием отвечая на их приветствия. Мраморная статуя, наконец, ожила. Щеки девушки покрылись легким румянцем, глаза заблестели от удовольствия, а приоткрытые губы сами собой растянулись в лукавую улыбку. Она была рождена для славы, толпы, аплодисментов, и никакое горе не могло отвратить ее от жажды признания.

Но вот оживление несколько улеглось, и зрители начали с нетерпением коситься на пустую императорскую ложу. Калигула, как всегда, запаздывал, что отнюдь не добавляло ему любви его народа, который легко простил ему бесконечные казни лучших людей Рима, но так и не простил убийства Голубя.

Наконец, когда нетерпение зрителей достигло апогея, в императорской ложе началось движение, и появился принцепс, рядом с которым шла разряженная женщина, которую Мессалина видела в покоях Друзиллы. Позади Гая Цезаря и его дамы толпились еще какие-то люди, среди которых девушка узнала Клавдия, Агриппину, Ливиллу и Корнелия Сабина, занявшего после отставки Макрона должность префекта претория.

Цезония буквально сгибалась под тяжестью надетых на нее драгоценностей, так что уцелевшие патриции могли воочию убедиться, на что было потрачено имущество казненных богачей, которое, по законам Рима, отходило казне. По местам, где сидели сенаторы и всадники, прошел недовольный ропот, но он был заглушен радостными криками городской бедноты: так чернь приветствовала своего кумира.

Довольный приемом Калигула поднял в приветствии руку и долго стоял, наслаждаясь оказанным приемом. Мессалина до рези в глазах всматривалась в его лицо, изрядно подурневшее, по словам Мнестера, но императорская ложа была слишком далека для ее глаз, чтобы заметить какие-то изменения.

Наконец аплодисменты и крики начали затихать, и Калигула, усевшись в курульное кресло, дал знак начинать гонки.

Раздались пронзительные звуки оркестра, под которые на беговую дорожку выехал консул, за которым шли ликторы и жрецы, ехали на колесницах, влекомых слонами и лошадьми, статуи богов и обожествленных членов императорской фамилии. Курители фимиама размахивали кадилами, и певцы исполняли священные гимны.

Медленно обойдя поле, процессия скрылась под аркой, а на беговой круг выехали колесницы, представлявшие цвета всех конюшен — синих, зеленых, красных и белых, причем колесница и возничий «зеленых» выделялись роскошью убранства и экипировки.

Выстроившись в ряд, лошади и люди ждали сигнала к началу заезда.

Как уже было сказано, Мессалина не любила колесничные гонки ровно по тем же соображениям, что и гладиаторские бои. В те времена бега были чрезвычайно опасным видом спорта: после старта колесницы неслись к поворотному столбу, там разворачивались и мчались назад к финишу. Вот около этого столба-меты и происходили, как правило, самые трагические моменты гонок. Разворот вокруг нее был слишком крутым, колесницы часто наскакивали одна на другую, разлетаясь в щепы, и возницы гибли под копытами своих и чужих лошадей. Мало кто из колесничих умирал своей смертью. Гораздо чаще их с переломанными и размозженными членами уволакивали с поля, как с арены тела гладиаторов.

Заезды следовали один за другим. Болельщики на трибунах делали ставки и то истошно вопили, выиграв несколько десятков сестерциев, то проклинали судьбу, если их колесница не успевала вовремя к финишу.

Среди этого шума и гама Мессалина откровенно скучала, исподтишка поглядывая по сторонам. На местах, где имели право сидеть только разряженные в белоснежные, с широкой пурпурной полосой тоги сенаторы и гордые своей властью весталки, было много людей, одетых в тряпье, красноречиво говорившее о принадлежности своего владельца к римской бедноте. Мнестер, хихикая, недавно рассказал, что Калигула специально велел раздавать римской черни тессеры на места сенаторов, чтобы тем приходилось унижаться до скандала с голытьбой за свои места. Однако, судя по тому, с какой скоростью редели ряды сенаторов, скоро с голодранцами некому будет спорить вообще. То же самое, но в меньшей степени, происходило и с местами всадников. Римские торговцы, а именно этим в основном занимались представители всаднического сословия, тоже были небедными людьми, и их богатство часто стоило им жизни. Что поделать: Калигула уже давно спустил баснословные богатства, накопленные Тиберием, и теперь не стеснялся добывать деньги самыми подлыми способами, казня богачей, чтобы завладеть их наследством, или посылая им приказ кончить жизнь самоубийством, что считалось особой милостью.

Зевнув от скуки, Мессалина принялась наблюдать за окружавшими Калигулу женщинами. Заполучившая в свои сети самого принцепса, Цезония прямо-таки лопалась от гордости и то посматривала свысока на окружающих, то что-то говорила своему венценосному спутнику, заглядывая ему в лицо. Такое положение дел явно не нравилось старшей из императорских сестер. Откровенно презирая любовницу брата, она опустилась на свое место так, чтобы сидеть к ней спиной, и презрительно молчала, нервно теребя наброшенное на голову покрывало, лишь изредка перебрасываясь парой слов с Ливиллой, чей понурый вид лучше всяких слов говорил, что вместе со смертью Друзиллы сестры потеряли власть над своим братом.

Разглядывая расшитую замысловатыми узорами зеленую столу Агриппины, Мессалина скорее ощутила, чем заметила, что император сумел разглядеть ее среди присутствовавших на гонках женщин. Стрельнув в его сторону глазами, она увидела, как Калигула подозвал к себе Сабина и, указывая на ее сектор, что-то повелел своему префекту. Тот кивнул головой и быстро вышел из ложи.

В это время начался очередной забег, закончившийся страшным столкновением стразу трех экипажей. Один из возниц, нога которого застряла в колесе, истошно кричал, другой валялся с размозженной головой, третьего волокли за собой разбившие повозку кони. Над полем стояло дикое ржание и истошные крики людей, и только одна колесница, шедшая в начале гонки последней, благополучно заканчивала свой бег. Ее возница, мгновенно среагировав, каким-то невероятным манером успел развернуть мчащихся лошадей, и они пронесли колесницу в нескольких локтях от мешанины из людей, лошадей и обломков колесниц, к великому счастью ее хозяина, колесничего гладиатора. Порию было чему радоваться: на его «красную» колесницу почти никто не ставил, и он нежданно-негаданно выиграл огромную сумму денег, а зал неистовствовал, аплодируя победителю. На уносимых возниц уже никто не обращал внимания, кроме их собственных жен и детей. Римляне всегда жили по принципу Aut Ceasar, aut nihil (Или Цезарь, или ничто) и не испытывали к проигравшим ничего, кроме презрительной жалости.

Засмотревшаяся на поле Мессалина вдруг почувствовала, как кто-то склонился над ее плечом, и, обернувшись, увидела рядом Сабина.

— Добрый день, Лепида, — любезно поздоровался префект с ее матерью и, решив, что на этом формальности соблюдены, перевел глаза на девушку: — Мессалина, Гай Цезарь просил передать, что ждет тебя сегодня во дворце в первую стражу.

— Зачем я ему понадобилась? — Непроизвольно в голосе девушки прозвучало недовольство, и она с ужасом подумала, что Сабин расскажет об этом Калигуле.