С видом на Париж, или Попытка детектива - Нина Соротокина

Мои слова не шли вразрез с реальностью. В следующий момент появилась Галка, у нее был сизый от холода нос и счастливая улыбка.

— Нос три, — сказала я, — ты его отморозила. Теперь отдышись и делись впечатлениями.

Вот извлечения из Галкиного рассказа: «Девочки, это чудо! Виден весь Париж! Это замечательно, удивительно, блистательно, шикарно…» — ну и так далее. И только в конце смысловая фраза: «… и очень холодно».

— Я страшно жалела, что тебя не было рядом. Приехать в Париж и не подняться на Эйфелеву башню! По-моему, это безумие, — сказала Галка.

Я промолчала. Парижа так много, а моя емкость для восторгов и впечатлений ограничена. Сегодня я берегу порожнее место в этой емкости для Лувра.

Когда мы опять пришли к Лувру, то застали там огромную очередь. Не одни мы такие умные, любители экономить. Здесь были представители всех континентов, они галдели, жевали, пели и неторопливо двигались к заветной стеклянной пирамиде, предбаннику музея.

Лувр начинался с крепости, построенной в 1200 году. Двести лет спустя Карл V оборудовал там жилое помещение, а в одной из башен поместил свою библиотеку. Потом часть башен снесли, а Лувр поочередно достраивался всеми королями Франции. Лувр строили и в XIX веке, достраивают его и теперь.

Но пусть русский турист не надеется, что, попав в лабиринты Лувра, он сможет ощутить атмосферу, столь знакомую нам по «Королеве Марго» и «Трем мушкетерам». Нам кажется, что если наш Зимний, обиталище царей, достался народу нетронутым, то и Лувр должен быть полон старинной мебели, гобеленов, интриг и тайн. Ничуть не бывало. По сравнению с Зимним Лувр глубокий старик, короли оставили его в 1719 году, потом там был монетный двор, королевская типография, где-то под его сводами жили художники и архитекторы, в нижних этажах поселились лавки и мастерские. Приведения были изгнаны из старого дворца, а в 1750 году Лувр за ветхостью вообще хотели снести.

Но одумались. Музей здесь существует с 1793 года. Сейчас Лувр, с верхним светом, лифтами, опять юн, у него современная начинка, а на входе, в качестве пропускника для тысяч посетителей, построена стеклянная пирамида.

Уже спустившись по эскалатору в зал Наполеона (конечно, Наполеона, кого же еще?), туда, где расположены кассы, мы с удивлением обнаружили, что сегодня вход в Лувр бесплатный. Оказывается, кассиры бастуют, и администрация музея придумала вообще не брать с посетителей деньги. Для бедного русского туриста это был щедрый подарок.

Сразу от входа стрелки указывали к главным богатствам музея. Чтоб не перепутали, богатства обозначали не только словом, но и изображением: Мона Лиза, Венера Милосская и Ника Самофракийская. Сейчас эти три дамы меня не очень интересовали. Джокондой я уже была потрясена в Москве. Помните, как мы медленно двигались в очереди вначале к ней, потом от нее, и строгий милиционер шепотом подталкивал нас: «Товарищи, не останавливайтесь». Действо происходило на Волхонке, в музее имени Пушкина. Тогда Джоконда была ко мне очень благосклонна. Второй раз такого не будет.

Словом, мы шли не по указателям, а как ноги ведут, и потому сразу попали в зал героического французского искусства. Как говорят в известной телепередаче «Пойми меня» — какой у вас круг ассоциаций? У меня такой круг: Наполеон, война, революция, патриотизм, идиотизм, жестокость, слепота души. Какие дерзкие, красивые, всезнающие мальчики на картинах Давида! Они всегда готовы отстоять честь и славу отечества. Только непонятно, почему эту честь надо отстаивать в Египте, Испании и в России.

Коронация Наполеона — немыслимых размеров. Я даже не помню, если ли у нас в Эрмитаже полотна подобной величины. А в Русском музее одно такое имеется. Помню, как рассказывала сыну около картины Бруни про медного змия, который, как известно, явился евреям в пустыне, чтобы покарать сомневающихся. Я начала издалека, с прекрасного Иосифа, проданного в рабство, потом переползла на Моисея и исход евреев из Египта. Речь моя журчала лирическим библейским ручейком. Сын слушал, поглядывал на табличку, а потом сказал потрясенно:

— Мам, площадь этой картины в два раза больше нашей квартиры — сорок семь квадратных метров!

И правда. Мне стало плохо.

Оставим наполеоновскую Францию, я искала немцев и нашла. Там был несравненный и упоительный автопортрет Дюрера с цветком, мой любимый Кранах и подарок для меня неожиданный — Брейгель, «Слепцы». На фоне яркого неба и напоенных жизнью дерев бредут несчастные, больные люди. Но странно, в яви эта картина вовсе не вызывает такого ощущения ужаса, как на репродукции. В бумажном исполнении ты видишь только пустые глазницы и изможденные лица, а полотно говорит — иногда и так люди живут. Все помним, символику знаем, слепец ведет слепцов и так далее. Да, сейчас они упадут в канаву, но на картине видно, что потом встанут, в соседней деревне их накормят и примут на ночлег. Камю говорит: «Чума есть тоже форма жизни», страшна только смерть. Впрочем, и это вопрос спорный.

У брейгелевских «Слепцов» я поняла, что репродукции картин — это самостоятельный вид искусства, который тоже имеет право на существование. Гольбейн был представлен портретом ученого, он похож на моего покойного мужа. Хотела даже всплакнуть, но раздумала. Ну и, конечно, «Эразм Роттердамский» Гольбейна. В двадцатом веке при высокой технологии всего, чего только можно, а также при поголовной компьютеризации на лицах людей не встретишь того эразмовского выражения, суть которого достоинство, покой и воля. Такое выражение, если говорить в терминах искусствоведов, утрачено.

Мы ходили по Лувру три часа, а время между тем шло к закрытию. Как это ни прискорбно, я так и не добралась до Венеры Милосской. Хотелось еще увидеть камень вавилонского царя Хаммурапи. Мы интеллигентные женщины, мы считали, что камень, которому четыре тысячи лет и на котором высечен свод законов, имеет особое силовое поле, и нам не мешало бы от него подзарядиться. К камню нас не пустили, силовое поле было на ремонте.

В саду Тюильри мы нашли маленькое кафе под платанами рядом с крохотным, словно с картины Бенуа, прудом. Вода в прудике была ярко-зеленой, она плавно колыхалась под ветром, в ней дробились отражения зонтичных и еще каких-то болотных растений. Кофе стоил пятнадцать франков и был очень вкусным. Мы всегда радуемся, когда экономим на кофе. Каждый русский, кроме «новых», разумеется, становится за границей очень экономным, ведь на сбереженные гроши можно купить подарки.

Покурили, посидели, пошли в сторону Елисейских полей. Ну какие здесь появляются ассоциации? Самый богатый и блистательный мир страны, да что страны — шара! Здесь пасутся особи, которые являются законодателями мод во всем: в парфюме, в тряпках, машинах, дизайне, черте в ступе… Где-то здесь вьет свои золоченые гнезда высокая мода, а потом двести человек — это со всего-то мира — позволяют себе облачиться в драгоценную одежду. Может, не двести, может, чуть больше, но половина из этих счастливцев скоро будет русскими. Наверное, этим одеждам для этих дам увеличат размер, и маленькое платье от Диора будет похоже на чехол для машины.

Эти новоиспеченные дамы одеваются за мой счет. Не в прямом смысле слова, но хоть копейка в их платьях и драгоценностях — моя. Ну и пусть. Мне не жалко. Человека можно обидеть только тогда, когда он хочет обидеться. Я могу обидеться за нацию в целом, но за себя лично — увольте! Своя рубашка ближе к телу, свои нервы — дороже.