Айша. Возвращение Айши. Дочь Мудрости - Генри Райдер Хаггард

Заметив, что я присел, он подошел ко мне и учтиво осведомился, как я себя чувствую, не лучше ли? На этот вопрос было затруднительно ответить, ибо у меня болело все тело, — так я ему и объяснил.

Затем Билали нагнулся осмотреть Лео.

— Рана довольно глубокая, — произнес он. — Но нутро не задето. Он выздоровеет.

— Если он и будет спасен, то лишь благодаря тебе, отец, — ответил я. — Вернись ты хоть чуть-чуть позже, твои дьяволы прикончили бы нас, как нашего слугу. — Я показал на Мухаммеда.

Старик заскрипел зубами, его глаза зажглись необычайно злым блеском.

— Не бойся, сын мой, — сказал он. — Их ожидает такое возмездие, что при одной мысли о нем они будут корчиться в нестерпимых муках. Всех их отведут к Той, чье слово закон, а ее возмездие будет достойно ее величия. Эти гиены еще позавидуют твоему слуге. — И он показал на Мухаммеда. — Их смерть будет в тысячу раз ужаснее. Расскажи мне, как все это случилось.

Я в нескольких словах описал происшедшее.

— Вот оно как, — сказал он. — Видишь ли, сын мой, по обычаю этой страны на чужеземцев, которые забредают сюда, надевают раскаленные горшки, а потом их съедают.

— У вас, оказывается, все наоборот, — несмело произнес я. — В нашей стране чужеземцев принимают очень радушно, угощают их. А вы угощаетесь ими сами.

Билали пожал плечами:

— Мы следуем обычаю. Лично я не одобряю этот обычай. — Подумав, он добавил: — Мне не нравится мясо чужеземцев, особенно если они долго бродили по болотам и ели водяных птиц. Та, чье слово закон, повелела, чтобы вас пощадили, но она не упомянула о вашем черном слуге; эти гиены мечтали его сожрать, а тут еще женщина, которую ты убил, и правильно сделал, что убил, стала их подговаривать: наденьте, мол, на него раскаленный горшок. Ну что ж, они поплатятся за все. Когда эти люди предстанут перед нашей повелительницей, объятой великим гневом, они горько пожалеют, что родились на свет. Счастливы те из них, кто погиб от ваших рук... Я слышал, вы сражались отважно, — продолжал он. — Знаешь ли ты, длиннорукий старый Бабуин, что ты сломал ребра двоим из тех, что здесь лежат? С такой легкостью, точно это яичная скорлупа. И молодой Лев отличился, сражаясь один против многих: троих он убил на месте, четвертый, — он кивнул в сторону еще шевелящегося тела, — вот-вот умрет, у него рассечена голова. Ранены многие из тех, кого сейчас связывают. Это была доблестная схватка, вы оба покорили мое сердце, ибо я люблю смельчаков. Отныне я ваш друг. Но объясни мне, мой Бабуин, — у тебя такое волосатое лицо, что ты и впрямь смахиваешь на бабуина, — как вы сумели убить этих людей? Говорят, вы убивали их шумом, они падали как подкошенные, и в телах у них были дырки.

Я очень коротко — на более подробное объяснение у меня не хватало сил — рассказал ему, как действует огнестрельное оружие. Зная, что мы всецело в его власти, отказать ему я не мог. Он тотчас предложил для наглядности убить одного из пленников. Одним больше, одним меньше, какая, в конце концов, разница? Ему будет интересно посмотреть, а я смогу отомстить своему врагу. Он был ошеломлен, когда я объяснил ему, что не в наших обычаях хладнокровно приканчивать людей: осуществление мести возлагается на закон и на высшую силу, о которой он ничего, видимо, не знает. Чтобы подсластить пилюлю, я добавил, что, когда хорошенько отдохну и поправлюсь, возьму его с собой на охоту и он сам сможет подстрелить какое-нибудь животное. Билали был доволен, словно ребенок, которому обещали новую игрушку.

Джоб влил в рот Лео немного еще оставшегося у нас бренди, и тот открыл глаза. На том наша беседа с «отцом» и закончилась.

Лео чувствовал себя очень плохо, был в полубеспамятстве, и нам с большим трудом удалось оттащить его в каморку с каменным ложем. Говоря «нам», я имею в виду себя, Джоба и отважную Устане, которую я непременно расцеловал бы за то, что, рискуя своей жизнью, она спасла моего дорогого мальчика. Но Устане была не из тех молодых девушек, с какими можно позволить себе малейшую вольность, если, конечно, не будешь уверен, что она правильно тебя поймет, поэтому я подавил свой порыв. Затем, весь в синяках и ушибах, но впервые за несколько дней ощущая себя в безопасности, я побрел в свой маленький склеп и лег, не забыв перед сном от всей души возблагодарить Провидение за то, что этот склеп не стал моим последним приютом, ибо столь счастливое стечение обстоятельств я могу приписать лишь Его вмешательству. Мало кому из людей доводилось быть так близко от смерти, как нам в тот злополучный день.

Я и в лучшие-то времена редко спал безмятежным сном, а в ту ночь, когда я наконец задремал, меня одолевали кошмарные видения. Снова и снова я видел, как бедный Мухаммед вырывается из рук амахаггеров, пытающихся надеть на него раскаленный горшок, и все время на заднем плане маячила женская фигура, закутанная с лицом в покрывала: иногда она их сбрасывала и представала передо мной то в образе прекрасной, цветущей женщины, то в образе ухмыляющегося скелета, и всякий раз я слышал загадочную, по всей видимости, бессмысленную фразу: «Все, что живет, уже знало смерть, и все, что мертво, не может умереть, ибо в извечном Круговороте Духа и жизнь — ничто, и сама смерть — ничто. Все сущее живет вечно, хотя и погружается временами в сон и забвение...»

Наступило утро, но все мое тело пронизывала боль, ломота, и я так и не смог встать. Часов около семи пришел Джоб, он сильно хромал, а его лицо было цвета гнилого яблока. От него я узнал, что Лео спал крепким сном, но очень слаб. Еще через два часа, со светильником в руке, пожаловал Билали (Джоб называл длиннобородого старика Козлом — он и правда смахивал на это животное — или Билли); при своем высоком росте он едва не упирался головой в потолок каморки. Я притворился спящим, но тайком, размыкая веки, поглядывал на его сардонически-насмешливое, красивое старое лицо. Впиваясь в меня ястребиными глазами, он гладил свою великолепную седую бороду; эта борода, кстати сказать, приносила бы ежегодно добрую сотню фунтов любому лондонскому парикмахеру, который использовал бы ее