Камень заклятия - Владислав Авдеев

Я пролежал с час, если не больше, убивать я никого не собирался, а подползти ближе — значит, нарваться на выстрел. Но и оставлять Сергеева без помощи было нельзя, комары на нем сидели так плотно, казалось, он одет в серо-желтый, обтягивающий тело спортивный костюм.

Мне повезло, Никифоров слез со стола, отошел от него и начал справлять малую нужду. Автомат он с собой не взял и хоть бы оглянулся, но это ему и в голову не пришло, ведь лес был перед ним. Он повернулся, когда застегнул ширинку… Увидел меня и произвел движение туловищем, слегка наклонив его, — начальная стадия рывка, но я предупредил:

— Стоять! Стреляю!

Тут Никифоров удивленно вытаращил глаза:

— Андрей?

— Он самый. Быстро на землю и руки за голову.

— А если не подчинюсь, неужели выстрелишь?

— У меня нет выбора. На землю.

Никифоров нехотя лег, уткнувшись лбом в траву и положив руки на голову.

— И ноги пошире.

Не спуская глаз с Никифорова, я освободил Сергеева. Сергеев подобрал лежавшую неподалеку одежду, берцы, взял автомат Никифорова и попросил:

— Я окунусь, ладно? Сил нет терпеть, — и, не сгоняя с тела комарье, помчался к реке.

Никифоров убрал руки с головы, подложил их под подбородок:

— Выходит, это ты терминатор, Джеймс Бонд? Крепко в городе наших ребят покалечил. Кукарев обещал тебя на части живого распилить. А где ты так драться научился? Да это и неважно. Опять ты в самом русле жизни, а я на обочине. Ты пионер — я баптист.

— На какой же ты обочине? Видел я, как братки в ресторане гуляют да телок снимают. Не жизнь — праздник.

— Это все пыль. Разве для того человек родился, чтобы только о деньгах думать, крышевать да бабки у предпринимателей вышибать? Скотство, а не жизнь. Жизнь никакими бабками да блядями не заменишь.

— Так чего с Кукаревым связался?

— Свободы искал. Свободы от всех и вся, от людей, от государства. Чтоб сам по себе. Ради этого через убийство прошел. Нет, я не новый Раскольников, в обморок не падал, не страдал, для меня человек — тьфу. Умрут миллионы, а эволюция будет продолжаться. Меня другое поразило, даже после этого я не почувствовал свободы. Понимаешь? Что хочу — ворочу. А свободы нет. Помнишь наш разговор на эту тему? Ты тогда привел слова любимого тобой Ильина: «Внешняя свобода есть естественное и необходимое условие для водворения и упрочения внутренней». Я эти слова хорошо запомнил, но то ли врал Ильин, то ли в детстве мою душу долго держали в клетке, и она теперь на волю вырваться не хочет. Не знаю. Может, слишком думаю об этом. А от Кукарева уйду, прямо сейчас и уйду. Да и останься я, он меня и пристрелить может, за то, что вас упустил. Пойду в Красное, Даша там живет. Единственный родной человек, а лет десять не видел. Иногда думаю, чего голову ломаю, живи как все, женись, расти детей. Ан нет, душу словно червь гложет. Не знаю, что дальше, может, в петлю, а может, снова убью кого. На карауле стоял и вдруг передо мной из темноты явились глаза, и такой охватил ужас, а ведь я забыл, когда кого-то боялся. Одни глаза и больше ничего, но вроде кто мне в голову вдалбливает: «Убей всех! Убей всех!» И убил бы, но у меня от страха палец, что на курке был, свело, и я всю обойму выпустил в сторону этих глаз. Тут наши выскочили, тоже начали палить. Автомат у меня отобрали и караулили всю ночь связанного. Потому как команда эта «Убей всех!» из головы не выходила. А утром все прошло. Но после этого каждую ночь вроде как зовет меня кто-то, несколько раз порывался выйти из палатки, да братва не дала. Я вроде как помечен этой нечистью. Скрывает что-то Кукарев. Отчего Оно здесь появилось? Сколько веков люди жили и ничего. — Никифоров неожиданно встал на колени и повернулся ко мне. — Кинуться, что ли, на тебя? Пристрелишь — и делу конец. Вот и будет мне свобода. На земле все равно ее не найду, — он резко вскочил на ноги.

Мне ничего не оставалось, как направить на него винтовку.

— Ты Дашу сначала повидай, обрадуй сестру. А умереть всегда можно.

— Тоже верно. Завидую я тебе. Не потому, что ты с оружием и жизнь моя в твоих руках. Нет. Я жизни твоей завидую… У тебя душа свободная.

Я смотрел на Никифорова и думал, всего час назад он, как пацан, отвешивал Сергееву шалбаны, а сам готов покончить с жизнью только потому, что его душа не обрела свободы. И как все это сочетается в одном человеке?..

От реки поднялся Сергеев, удивленно глянул на Никифорова, потом на меня:

— Знакомы?

— В одном классе учились.

— Мир тесен. Уходим?

— Минутку.

Как Тарас Бульба не мог оставить люльку врагу, так и я не мог оставить Кукареву термос. Ему лет тридцать, если не больше (китайский, в железном корпусе, таких сейчас не делают), и достался он мне от отца. Забрал письма Чехова и свой котелок, сунув в него пару буханок хлеба и бутылку водки. Уходя, сказал:

— Прощай, Яков.

Никифоров в ответ усмехнулся:

— Сами сказали — мир тесен. Так что до свидания.

В его словах не было угрозы, но я подумал, не связать ли его и оставить Кукареву. Мне не нравилось, что он направляется в Красное. Я знал, он не нападет на мать или сестру, мстя мне. Никифоров просто хочет навестить Дарью, убеждал я себя, но на душе было тревожно.

Мы с Сергеевым углубились в лес, и только там он догадался меня поблагодарить:

— Спасибо за помощь!

— Ерунда. Я лишь исправляю свою ошибку. Я выдал себя и вас. Но поступить иначе не мог, они бы изнасиловали женщин.

— Вы поступили правильно. Все хорошо, что хорошо кончается. Зато знаю, что чувствовали люди, отданные на съедение комарью. Член искусали, сил нет терпеть. Со мной работает один товарищ, так вот он рассказал, как в детстве его старшие друзья уговорили пойти к известной давалке и сказать, мол, пришел, это самое…, пора, мол, становиться мужчиной. Втолкнули его в дом, он и бухнул, как учили. А женщина эта говорит, сначала покажи, что там у тебя выросло. Он показал. Она покачала головой — маленький. И посоветовала, иди и посади на него пчелу, потом ко мне. Тот к деду на пасеку, как жалят пчелы он знал, но уж больно хотелось стать мужиком. Так вот, тот момент, когда его ужалила пчела, он называл оргазмом, а три часа, что он провел в реке, пытаясь унять боль, — сексом.

Он говорил только о члене, хотя у него опухли губы, нос, скулы, веки и походил он на Франкинштейна, о чем я ему и сказал.

— Еще бы пару часов постоял и стал бы походить на дьявола. Тьфу! Тьфу! Тьфу! — трижды сплюнул Сергеев. — Не к месту упомянул. Итак без него не обошлось.

Мне не хотелось на ночь глядя затрагивать эту тему, и я спросил:

— Вас, я слышал, Арсением Петровичем называют. Очередной псевдоним?

— Да нет, так и зовут. Может, перейдем на «ты»? Ситуация не та, чтоб «выкать».