Железный человек - Андреас Эшбах

Потом был ещё Джек Монрой. Сейчас он жил в какой-то коровьей дыре в Айове, даже не верится. Вспоминая о нём, я спрашивал себя, сохранил ли он свои неправдоподобно светлые волосы, по которым его можно было опознать даже из космоса. Наверняка он по-прежнему жилистый и тренированный – такие люди всю жизнь остаются в форме.

Он был немногословным, а если говорил, то грубовато и отрывисто. С едой он всегда управлялся раньше всех, потому что заглатывал пищу как волк, почти не жуя.

Его лицо было сильно изборождено следами юношеских угрей, и это создавало ему проблемы при бритье. Со временем выяснилось, что его кожа вообще трудно заживает и зарубцовывается. Он из всех нас выделялся своими шрамами. С годами, я думаю, всё это приобрело ещё худший вид, чем тот, что я видел, когда мы мылись в душе, и он теперь наверняка похож на монстра Франкенштейна, будто сшитого из множества отдельных частей.

Во всём прочем он был самым консервативным из всех, кого я знал. Право и порядок, Родина, Америка – и никаких вопросов. Я чувствовал себя неуютно от одной мысли, чтоб рассказать ему о том, как я утаил от курирующего нас офицера информацию, касающуюся интересов национальной безопасности, – и всё главным образом из эгоизма и нежелания подвергать риску удобства моего проживания в Ирландии и связанную с этим свободу.

Оставался ещё Форрест Дюбуа, единственный богатый наследник, с которым я был знаком, потомок французского иммигранта. Когда я думаю о Форресте, я так и вижу его васильково-синие глаза, а в них – выражение непримиримости. Его отец не доверил ему распоряжаться фамильным состоянием, написав крайне изощрённое завещание в рамках закона. Официально отцовское состояние принадлежало ему, но управлялось советом фонда. Этот совет чувствовал себя обязанным придерживаться взглядов своего прежнего хозяина, и Форрест не мог от него избавиться, хотя перепробовал всё. Я так и вижу, как он сидит за столом и читает письмо от этого совета фонда, ероша волосы, которые такого выгоревшего коричневого цвета, что могли сойти за седые. Он часто сидел вместе со Стивеном Майером, который был достаточно подкован в правовых делах и денежных вопросах, чтобы обсудить с ним его юридические обстоятельства и выслушать, сколько интересного тот мог бы сделать с миллионами, которые сейчас с таким тупым консерватизмом управлялись старыми друзьями его отца. «Дом они отнять у тебя не смогут», – эта фраза до сих пор стояла у меня в ушах.

Они действительно не отняли его, судя по всему. Он и по сей день жил в нём. Я спрашивал себя, чего он там делает из года в год, среди всей этой антикварной мебели и писаных маслом портретов предков, о которых он и тогда рассказывал нам скорее с отвращением.

Когда он был в хорошем настроении, говорить с ним было приятно. Он был из тех парней, которые ко всему происходящему имеют какую-то закрытую информацию, всегда у них есть какой-нибудь доверительный знакомый, осведомлённый о том, что творится за кулисами. Его совет мог бы оказаться даже очень интересным.

Но когда я остановился, наконец, перед телефоном в прихожей, держа в руках список имён и адресов, мне вдруг стала ясна истинная причина, почему я никогда не пытался установить контакт с другими. Когда я говорил себе, что меня сдерживают лишь взятые обязательства не делать этого, я лукавил. Мне приходилось не моргнув глазом нарушать и куда более существенные правила. Даже риск прослушки телефонов не остановил бы меня. А ведь существуют ещё письма, телефоны-автоматы, факсы, электронная почта. В конце концов, прислали же и мне письмо с адресами.

Действительная причина, почему я не давал о себе знать, состояла в том, что я просто не хотел. Даже теперь мысль набрать один из этих номеров будила во мне представление, как через несколько лет мы будем часами висеть на телефоне и рассказывать друг другу о своих недугах и болячках. Мы стали бы сообща зализывать наши раны, постоянно говорили бы: «А помнишь?» – вздыхали бы по старым временам и похвалялись женщинами, которых мы уложили. Постепенно мы образовали бы клуб, живущий прошлым.

А я этого не хотел. Я хотел жить в сегодняшнем дне, приспособиться к тому, что происходит здесь и сейчас. Я не хотел раздумывать над тем, что было когда-то, что я потерял и что могло бы быть при других обстоятельствах. Бесполезное занятие. Мартышкин труд. Я не искал контакта с другими, потому что они были из моего прошлого, с которым я хотел разделаться или хотя бы отделиться от него.

Я вспомнил о мужчинах с мобильными телефонами, об убитом адвокате, который якобы располагал секретными документами, и о Бриджит, которая бесследно исчезла. Прошлое не завершилось. Прошлое ещё даже не прошло. Оно как раз снова настигало меня.

В восемь часов вечера – в двенадцать часов дня в Калифорнии – я ещё раз попытался дозвониться до Санта-Барбары, но ездить домой на обеденный перерыв, видимо, не вошло в привычку Габриеля Уайтвотера.

Я уселся с книгой в своё любимое кресло для чтения, но не прошло и пяти минут, как внутренняя тревога снова подняла меня на ноги и заставила прибраться в спальне и подмести в остальных комнатах, с чем я обычно управляюсь очень быстро.

Около девяти я снова набрал номер Габриеля, и снова трубку никто не поднял. Я находил странным то, что мне должно было показаться необычным ещё сегодня днём: что человек, который ищет побочных заработков, не включает автоответчик, уходя из дома.

Тогда я достал из тайника мобильный телефон, чтобы повторить фокус с фламинговой виллой. Я тщательно набрал номер заново – чтобы исключить возможность ошибки при предыдущем наборе, когда я, возможно, названивал кому-то ещё, – запустил вызов и с надеждой представлял себе, что в таком доме требуется немало времени, чтобы добраться от бассейна до телефона, особенно если под ногами постоянно путается самостоятельно странствующий холодильник.

В этот момент зазвонил телефон на стене.

«Рейли!» – пронеслось у меня в голове. Я лихорадочно отключил мобильный телефон и сунул его обратно в тайник, как будто Рейли мог увидеть его через телефонные провода. Потом осторожно снял трубку и назвался.

– Это О'Ши, добрый вечер, – услышал я звучный голос врача. – Надеюсь, я не помешал; по другому номеру всё время было занято…

У меня камень свалился с сердца.

– Это вы!

– Похоже, вы ждали кого-то другого.

– Боюсь, что нет. – Я стряхнул с себя страх. – Но это неважно. Что я могу для вас сделать, доктор?

Я услышал, как он улыбнулся.

– Наоборот – боюсь, это я должен для вас кое-что сделать, пока не уехал в Дублин. Лучше всего завтра вечером, часов в шесть.

– А в чём дело? – спросил я не подумав. Я был в таком замешательстве, что даже не сообразил, насколько опрометчив этот вопрос.

Он помедлил.

– Что, я действительно должен вам сказать?

– Я прошу вас об этом.

– Я проявил новые рентгеновские снимки, и, судя по всему, один из усилителей ваших ног немного пострадал во время вашего силового акта. Вы ничего не чувствуете?