Не вернувшийся с холода - Михаил Григорьевич Бобров

и этим подходящий к фиалковой глубине радужки; безукоризненно белая рубашка, великолепно гармонирующая с платиново-белыми волосами, уложенными коротко и прямо, а уж туфли… Анна сразу захотела такие же, и сочла совпадение вкусов хорошим признаком.

Президента не портили ни упрятанный в правый рукав механический протез, ни повязка на правом же глазу. Эсдес даже не пыталась выглядеть изящной, зато у Надежды это получалось само собой.

В прологе фильма роли распределялись точно так же. Дочь северного варвара, сильная, боевая, ничего, кроме войны, не понимающая Эсдес. Небогатая дворянка Ривер, хоть бы древнего рода — так тоже не скажешь; обе зато молоды, красивы, еще не побиты междуусобицей. Да и не пахнет пока Мятежом: блестящий двор, огромный дворец, во дворце император возраста между Тимофеем и Леопольдом, но неимоверно балованный, капризный, противный. Жирный до отвращения премьер-министр, которого даже во дворце сановники называли: “наш честный Онест”, кривя губы и подхихикивая. На улицах премьера просто материли во все заставки — точно так передавал и фильм. Цензуры как не было — что изумило старших землян и восхитило младших.

На безукоризненном паркете, под высокими расписными потолками дворца, кипел круговорот золотого шитья, сальных улыбочек, ножеподобных взглядов, ядовитых комплиментов (Милочка, вы так поправились за лето, как же выдержит ваше слабое сердце? — Ах, рекомендую и вам этот курорт, прекрасно излечивает м-м… Паразитов… Вы понимаете? Ваш вес тоже придет в норму, и ваш очаровательный бюст наконец-то превзойдет величиной эти чудные самоцветы, стоившие вашему неизменно услужливому супругу такого количества вылизанных… М-м… — Да, да, непременно попробую, нельзя же игнорировать советы истинной мастерицы вылизывания… М-м…)

Так и не отойдя от шока, Анна покрутила в пальцах выпрошенный у мужа на этот разговор амулет-переводчик, набралась нахальства и обратилась к соседке справа:

— Госпожа президент…

— Я еще успею побыть президентом. Пожалуйста, просто Надежда.

— Госпожа Надежда… С вами, с генеральш… Генералом Эсдес… Вот так вот и обходились во дворце, или это художественное преувеличение в фильме, ради драматизации? Прямо так, при людях, намекали на койку? И вы позволяете это показывать в кино? И вам не неприятно?

Президент нахмурилась, покрутила головой:

— Неприятно мне… Скажем так, бывало поутру в иные дни. А сейчас я гляжу на эти раззолоченные рожи — и вспоминаю. Ну, например, вон тот, что не давал мне проходу половину первой серии — чиновник министерства наказаний. Убит в собственном доме…

* * *

В собственном доме богатого, важного человека — тишина и вечер; на столе гостиной две свечи; за столом гостиной двое мужчин. Мужчины пьют; похваляются достатком; гордо поминают задавленных врагов; смачно перечисляют, сколько имели баб. Не хвалят красоту, не вспоминают удовольствие, не объясняют способа — купили, совратили, принудили. Важно только число, только сам факт. Будь в той комнате посторонний трезвый наблюдатель, он бы живо понял, что хвастуны мечтают не о наслаждении — а о власти, о подчинении. Но признаваться в этом боятся, чтобы дружок-соперник не использовал признание в своих интригах…

Без скрипа растворяется дверь; две тени пересекают полутемную комнату; становятся за спинами пьющих. Слитный взмах пары удавок — хвастуны вздергиваются, хрипят, сучат ногами — бесполезно! Тень повыше наклоняется над жертвой, тихонько, злорадно говорит ей в самое ухо. Тень пониже, напротив, отстраняется, тянет удавку всем телом, прижимая жертву к высокой спинке стула… Убийцы явно сильнее, и скоро все заканчивается. У стола два тела, к выходу столь же бесшумно скользят две тени. Тень пониже шепчет:

— И чего твой дергался? Как мужик помер, между сисек.

— Завидуй молча, мелкопи… Мелкосисечная! — шепотом же отвечает большая тень.

* * *

Тень с лица президента Ривер ушла; Надежда снова улыбнулась радостно и спокойно:

— В общем, мы их всех уже… Рас-счи-та-ли. Зато все видят, подняться наверх со дна и у нас возможно.

— Пускай живешь ты дворником, — хмыкнул программист, — родишься вновь Енотом. А после из Енота до министра дорастешь…

— Но вы поэтому де… Сменили сторону?

— Дезертировала. Предала империю. Да, это про меня сказано. Не надо стесняться правды, — кивнула Надежда. — Чтобы взлететь, придется отказаться от опоры на землю. Но главная причина была не та. В кино показывают одних героев, а в жизни у героев есть подчиненные. Вот у меня был отряд имперских солдат. Когда люди, с которыми делаешь кампанию за кампанией, бьешь втрое сильнейшего противника, берешь города, трофеи — видят, как о тебя вытирает ноги говно с большими звездами — у них где-то между лысиной и улыбкой зарождается мысль. “Или говно должно быть внизу, а наш командир наверху. Или наш командир — говно”. У них на лицах было написано во-от такими буквами. — президент развела руки типично рыбацким жестом.

— И тогда вы собрали своих людей…

— Это в кино я собрала своих людей, всех, как один, храбрецов и образцов рыцарского поведения; и сказала пламенную речь, но какая-то крыса донесла это премьер-министру, и тот отправил за мной Эсдес, которая героически догнала меня, предательницу, тоже сказала пафосную речь, отрубила мне правую руку, чтобы я больше никого ей не предала; выколола мне правый глаз, чтобы я не видела им тех, кого уже предала, и так далее, и тому подобное… А на деле пришел мой стукач, и сказал, что солдаты сговариваются отодрать меня хором. Раз я терплю подобное обращение во дворце, то стерплю и не такое. Дальше фронта не пошлют, больше смерти не дадут, а так хоть будет что рассказывать за пивом. Я действительно собрала людей — своих у меня там было ровно двое. Тот осведомитель и…

— Лаббок? Ну, зеленоволосый?

Надежда кивнула и быстро продолжила:

— Втроем-то мы и перебили всех остальных, осведомитель при этом погиб. Отряд был почти в сотню щитов, но против пары наших тейгу мало и этого; да я еще и злилась… Мы могли совершенно спокойно подать рапорт о подавленном бунте, получить под команду следующую сотню — дворец не считал кровь солдат, столичное отребье вербовали с избытком — и жить дальше. До следующего такого раза. О котором уже никто не предупредит. А удар в спину это удар в спину; кладет и богатыря и хлюпика… Не героически, не назидательно совсем. Вот и не показывают это в кино: получается, наше восстание пошло с разборок — что у кого в штанах.

— Ерунда, госпожа, — обернулся из первого ряда Вал. — Половина всего, что я только читал или слушал в балладах — самые натуральные… М-м… страдания об этом самом.

— А в нашем виртуале, так, наверное, процентов девяносто, — безбожно проболтался Леопольд. Александровы переглянулись: оказывается, все