Земляничный вор - Джоанн Харрис

Теперь шоколад уже немного остыл и вновь обрел свою шелковистую консистенцию. Я вернула сковороду на горелку, и над гладкой блестящей поверхностью затрепетали крошечные лепестки пара, похожие на призраки мертвых цветов. Мастерство гадания по шоколаду моей матери мне так и не дано было постигнуть. Может, она считала эту магию чересчур домашней, а может, просто не доверяла тем видениям, что возникали в шоколадных испарениях. Она предпочитала карты Таро с их знакомыми потрепанными рубашками. Ну, а я и шоколад – старые друзья; мы столько странствовали вместе и всегда так хорошо понимали друг друга.

Попробуй. Испытай меня на вкус.

Я наклонилась еще ниже, погрузив лицо в испарения и чувствуя запах нагретой медной сковороды и шоколадной смеси. Сырые какао-бобы красного цвета, и тот напиток, что готовили древние ольмеки, был похож на кровь, чуть разбавленную водой.

Проверь меня.

Перед глазами у меня поднималась в красное небо стая черных птиц, их крики в клубах пара были похожи на звон крошечных серебряных слитков. Черные птицы – знак утраты, знак того, что нас покидает дорогой нам человек.

Нарсис? Но в шоколадных испарениях можно увидеть будущее, а не прошлое. Теперь над медной сковородой возникли новые запахи – табака и кардамона, и в них вплелась сокровенная нотка аромата бобов Criollo, ясная и настойчивая, как память. Это был аромат тех историй, которые рассказывают ночью у костра или в дешевых гостиничных номерах. Это был аромат краткой и страстной любви, ночей, полных неги и лени, под звездами чужих стран. Это был аромат реки и всех ее притоков, что стремятся к ликующему морю и дальше, за море, в Лондон, Москву, Рим, Марокко и дальше, дальше, дальше, – в такие места, какие мы видели лишь на страницах журналов, хотя тот ветер и приносил нам иногда дразнящие и соблазнительные напоминания о том, где нам еще предстоит побывать.

Как насчет Сиднея? Или Рейкьявика? А может, лучше Мадагаскар? Или Токио? Или Бора-Бора? Или Таити? Или Азорские острова? Летите же за мной, доверьтесь мне, и я подарю вам весь мир…

Но коварный ветер вечно лжет; он обещает так много, а приносит лишь сердечные страдания. Раньше он всегда говорил голосом моей матери, но теперь его голос стал гораздо больше похож на голос совсем другого человека, у которого смех словно комком застрял в горле, и от этого он выговаривает слова немного тягуче и насмешливо. Но почему же эти черные птицы все летят и летят? За кем? Только бы не за Анук и не за Розетт! Я слишком многое принесла в жертву и не допущу, чтобы моих дочерей унесло этим ветром. Но тогда за кем они прилетели?

Найди меня. Почувствуй меня. Повернись ко мне лицом.

Этот зов явно доносился из магазина, что на той стороне площади, и долгим эхом отдавался в моей душе. Так, наверное, мог бы звучать и мой собственный голос, голос той Вианн, какой я была, когда родила Анук. Может, отзвук того голоса и доносится до моих ушей сквозь все эти годы, словно крик голодного зверя?

Найди меня. Почувствуй меня.

Я гоню этот голос: Кыш, кыш, убирайся! И снова возвращаюсь к шоколаду.

Теперь звучит его базовая нота, нота дикорастущей черной смородины, довольно кислой, но вкусной, если ягоды собрать под Новый год. А пахнет этот шоколад лесной страной, палой листвой и тайной зимних специй. И этот запах что-то очень мне напоминает… возможно, сон, а может, нечто такое, что я видела много лет назад…

Вот и все. В шоколадных испарениях я увидела только черных птиц и красное небо. Я проверила, горит ли огонь под сковородой, но горелка потухла. Видимо, ее кто-то выключил. Ну да, вот он: молча стоит в дверях и наблюдает за мной. Даже теперь, после стольких лет, я все никак не привыкну к невероятной глубине и значительности его молчания. Сейчас молчание Ру было внимательно-настороженным; это было молчание дикого существа, которое совсем не уверено, что ему здесь рады.

– Глазурь начала пригорать, – пояснил он.

– Да нет, я следила.

– Ну и хорошо.

Мы давно не виделись. В последний раз Ру приходил еще до того, как умер Нарсис. А потом из-за этой истории с дубовым лесом упрямо держался подальше от Ланскне. Даже Розетт не удалось с ним поговорить, хотя Рейно, насколько я знаю, это делать пытался. Но у Ру никогда не было ни собственного дома, ни земли, он никогда за это ответственности не нес и относился к таким вещам с недоверием. Как и к людям, которые чересчур ценят свою собственность.

– Я побывал на могиле Нарсиса, – сказал он. – До этого там было слишком многолюдно.

Я понимала, почему он не пришел на похороны. Ру всегда ненавидел Рейно, и причины этой ненависти я способна понять. Хотя когда-то надеялась, что, может быть, Ру все-таки смягчится, однако ему свойственно копить неприязнь столь же упорно, как иные люди копят богатство.

– До чего приятно снова тебя увидеть. – Он улыбнулся, и я обняла его. От него так хорошо пахло – смесью древесного дыма, машинного масла и мыла, и в этой смеси чувствовался также грозный запах реки.

– Шоколад, – напомнил мне Ру.

Действительно пар больше не поднимался, шоколад остыл и снова начал затвердевать. На его поверхности словно возник одинокий призрачный знак вопроса. Чего ты хочешь, Вианн Роше? Чего на самом деле ты хочешь?

Я разогнала остатки испарений; вместе с ними – по крайней мере на время – исчезли и те черные птицы, что кричали на ветру.

– Ничего. Шоколад может и подождать, – сказала я и закрыла глаза.

Но оказалось, что я и с закрытыми глазами как бы продолжала наблюдать за нами обоими, испытывая при этом некую загадочную отстраненность; и чувство предсказанной мне утраты подобно тонкой паутине окутало каждый миг нашей близости. Я чувствовала губами теплые губы Ру; я вдыхала его теплый родной запах, даривший моей душе нежность и покой. Но даже в эти мгновения у меня в ушах по-прежнему звучал голос матери, и та фраза, сказанная ее голосом, значение которой сейчас мне, пожалуй, стало даже еще менее понятно, чем в ту ночь, когда родилась моя Розетт, а я выложила песком магический круг:

Кошка пересекла твою тропинку в снегу и замяукала. Дул Хуракан.

Суббота, 18 марта

Несмотря на крайне неодобрительное отношение тетушки Анны и ее друзей, Мими была веселым, счастливым ребенком, всегда смеялась и улыбалась. Она любила играть в воде или просто смотреть, как капли дождя падают в лужу или на кусок ржавого железа. Она и сама не отказалась бы помокнуть под дождем и, если б ей позволили, готова была часами сидеть, глядя в небо на капли дождя, падающие ей на лицо, и что-то нежно воркуя на птичьем языке.

Тетушка Анна делала вид, что ее подобные забавы просто в ужас приводят. «Смотри, до смерти доиграешься!» – вечно повторяла она. На самом деле это говорилось исключительно впечатления ради: если бы Мими и впрямь простудилась до смерти, тетушка, по-моему, ничего, кроме облегчения, не испытала бы. Однако Мими, несмотря на бесконечные припадки и судороги, оставалась неуязвимой для простуд или проблем с бронхами. Ей было запрещено играть без присмотра на берегу Танн, и я часто сопровождал ее туда. Смотрел, с каким удовольствием она играет на мелководье, или бросает с берега камешки, или пускает по течению маленькие лодочки из щепок, сбрасывая их с каменного мостика, отделяющего городок от Маро. В общем, если у Мими со здоровьем и было что-то не так, то ребенком она была счастливым. И знаете, Рейно, если какая ревность и могла бы возникнуть между нами, братом и сестрой, будь Мими нормальным ребенком, то у нас подобной ревности не было и в помине. Мими меня прямо-таки обожала, а я был ее вечным защитником – ибо наш отец, хоть и он по-своему любил девочку, постоянно находился в тени тетушки Анны, опасаясь ее злого острого языка.