Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной - Любовь Виноградова

Гале Докутович раньше случалось думать о том, что она может погибнуть на войне, и смерть ее нисколько не пугала. Ей представлялось, что она обязательно погибнет как-то красиво и героически, разбившись на самолете. Став «на целую жизнь старше» после первых похорон товарищей, она в душе смеялась и над этими мыслями, такими детскими, и над подругами, которые еще увлекались фантазиями о красивой и героической гибели.

В ночь с 8 на 9 марта гибель в ночном вылете перестала быть абстрактной, став реальностью. Четыре открытых гроба поставили рядом в актовом зале, где девушки так любили танцевать. Тела летчиц и штурманов, с разбитыми лицами, сломанными ногами и изуродованными спинами, были все же узнаваемы. Многим запомнилось, что лицо Лили Тормосиной и мертвое осталось красивым, только не было на нем прежнего румянца.

Было «мучительно тяжело за такую бессмысленную смерть».[131]Все плакали. Нина Ивакина записала в дневнике, как «бережно поставив гробики с недавно такими веселыми и улыбающимися подругами на машину, под звуки траурного марша медленно провожали родных соколят в последний путь на кладбище».

Все, что касалось похорон, Раскова делала сама. «Аккуратно клала в гробы цветы, закрывала их крышками, первая бросила в могилы прощальную горсть земли» и сказала на митинге, который провели на кладбище, теплые прощальные слова: «Спите, дорогие подруги, спокойно. Вашу мечту мы выполним».[132]Раскова, женщина с многочисленными талантами, и говорить умела так, что каждое ее слово трогало слушателей до глубины души.

«У летчиков подавленное настроение», — писала несколько дней спустя Ивакина. «Очень тяжело переживают гибель девчат с У–2… Полк У–2 на фронт не улетает, отправка в связи с катастрофами отменяется». Начальство, видимо, решило, что полк ночных бомбардировщиков морально не готов для фронта или что им нужно еще поучиться. Отправку на фронт отменили, перенеся на неопределенное время.

Галя Докутович считала, что их задержали правильно. 13 марта, все еще с трудом веря, что ее «хороших и честных» подруг, «четырех молодых жизней», больше нет на свете, она писала в дневнике, что причина их гибели — в чрезмерной самоуверенности, в том, что все возомнили себя уже прекрасными летчиками, а на самом деле это еще совсем не так. По ее мнению, после катастрофы среди ее товарищей зародилась как раз ужасная неуверенность в своих навыках и способности сориентироваться в критической ситуации. Что сделать, чтобы вернуть товарищам уверенность в себе? Галя считала, что стоит выпустить ее с летчицей в такую же темную ночь с плохой видимостью, чтобы они пролетели по маршруту и сбросили бомбы и чтобы это видели все те летчики и штурманы, у которых еще остается хотя бы маленький червячок сомнения.

«Вот замечательно! Вот где скорость!» — писала своей маме Лиля.[133]Истребители освоили машины и получили разрешение летать самостоятельно, тренируясь в «зоне» — воздушном пространстве установленного размера, в котором пилоты обычно ожидают своей очереди захода на посадку или подхода в район аэродрома. Лиля хвастала, что летала на высоте пять тысяч метров «без кислорода» — опасный эксперимент, который она, скорее всего, делала без разрешения. Это было в ее характере (на большой высоте воздух такой разреженный, что при отсутствии дополнительного источника кислорода летчику трудно вести себя адекватно). С восторгом писала она о том, что «впервые почувствовала машину без шасси». Как всегда не щадя маму, писала, что несколько раз сорвалась в штопор, но в конце концов «виражить научилась». Тренировки теперь были серьезные: не только стрельба, но и высший пилотаж, и, конечно, тренировочные воздушные бои.

С топливом в этот момент проблем не было, и истребители тренировались с утра до вечера, чувствуя себя все увереннее в скоростных самолетах. «А как летают наши девушки! — писала в это время Нина Ивакина. — Даже мужчины, те, которые когда-то поговаривали: «Наломаете дров», и то теперь смотрят на наших пилотов с молчаливым восхищением».

Теперь на Дом Красной армии совершенно не осталось времени. «Знакомых летчиков» девушки встречали только в столовой. И все же, как признавалась в письме Лиля, «откровенно говоря, когда идем туда, то девки пудрятся по полчаса».[134]

Пудрились, правда, только некоторые, ведь большинство из этих девушек вообще не пользовались косметикой. В магазинах больших городов, конечно, продавали и пудру, и помаду, и тени, но стоили они дорого, так что мало кто покупал. А женщинам в маленьких городках и в деревне и купить-то все это было негде. Нехитрую косметику делали сами: могли, собираясь на танцы, навести себе брови жженой пробкой, могли сделать сами помаду, настрогав грифель красного карандаша и смешав с чем-нибудь жирным. До войны в СССР было два главных вида духов: женские «Красная Москва» и мужские «Шипр». Их делали на той же, что и до революции, фабрике — «Брокар», переименовав ее сначала в Замоскворецкий мыловаренный комбинат № 5, потом — в фабрику «Новая Заря». Духи «Красная Москва» изначально назывались «Букет Императрикс» (парфюмер Брокар создал их в качестве подарка на день рождения императрице Марии Федоровне), а загадочное «Шипр» — на самом деле всего лишь французское название Кипра — так и оставили.

Тушь для ресниц, если кому-то посчастливилось ее иметь, была в виде твердой пасты в прямоугольной коробочке. Прежде чем краситься, требовалось плюнуть в коробочку и хорошо повозить в ней щеточкой. Да что там тушь и помада! Не было в сороковых годах в СССР ни зубной пасты, ни туалетной бумаги, а о шампуне, разумеется, даже понятия не имели. Все это в советских магазинах появилось лишь в шестидесятые годы.

С косметикой или без, девушкам всегда хотелось быть красивыми, даже на войне. Снайпер Катя Передера, стоявшая в 1943 году со своей частью на позициях в Аджимушкайских каменоломнях под Керчью, вспоминала, как тратила драгоценные капли воды, которую с радостью бы выпила, на то, чтобы умыть лицо. «Зачем ты умываешься, здесь же все равно темно», — смеялась над ней подруга, черноглазая Женя Макеева — подземные помещения еле-еле освещали самодельными лампами, сделанными из гильз от снарядов. Но и Катя, и Женя, и другие девушки из их взвода делали все, чтобы в нечеловеческих условиях, не имея возможности помыться и постирать, все равно остаться привлекательными, и волновались, что, когда в просторном пещерном зале при свете самодельной лампы будут танцы под гармошку, их не пригласят танцевать. Косметического крема они до войны в глаза не видели и были в восторге, когда нашли в брошенном немецком окопе помятую железную баночку крема «Нивея». Какой у него был запах! Мазались все по чуть-чуть, и хватило надолго.[135]