Лес на той стороне. Зеркало и чаша - Елизавета Дворецкая

И мужики, потирая ушибы и ощупывая подбитые глаза, от этих слов преисполнялись гордостью за себя. Каждому начинало казаться, что их поражение не имеет никакого значения, что схватку-то они, считай, почти выиграли, да у кого – у кметей самого смоленского князя! И этот князь, который сделал их из простых мужиков орлами и велетами, каждому казался удивительно хорошим человеком!

Всему этому Зимобора тоже учили с детства. Хороший князь ведь не тот, кто умеет заставить силой. А тот, кто умеет заставить… добровольно и со всей душой!

Своих смолян Зимобор тоже похлопывал, но больше молча. И в этом молчании им слышалось: а вы-то уж и подавно орлы, и говорить нечего, сами знаете! Только некоторым отрокам, недавно посвященным, Зимобор говорил негромко: «Молодец!», и кметь внутренне расцветал, зная, что оправдал ожидания, не подвел!

– Да и твои ребята не робкие, крепкие! – одобрительно говорили мужики Зимобору. – Видно, что выученные, даром времени не теряли.

– А ты тоже молодец, княже! – Быстрень вспомнил, что все-таки ему более уместно похвалить Зимобора, как старшему младшего. – Ловко ты наших уделал!

– Еще бы! – Зимобор и не скрывал, как ему приятно это услышать. – Я эти сходки отродясь не проигрывал. Этот день-то как называется?

– Какой?

– Да сегодняшний. Чего празднуем?

– У нас говорят – зимолом.

– А у нас – зимобор! Я же в такой день-то и родился, как же мне всех не одолеть!

– Идемте в дом Макоши, столы готовы! – К ним подошла старшая жрица. – Идемте, отцы, идем, княже. Заводи твоих людей, места хватит.

По обычаю, в двух половинах хоромины рассаживались за столами верхние и нижние сежане, и сегодня смоленских посадили среди них – всем пришлось потесниться, зато всем было весело и каждый понимал, что нежданно нашел новых товарищей. Смолянам было приятно впервые за долгую дорогу почувствовать себя если не дома, то в гостях, где им рады. На столах уже стояли большие деревянные блюда с нарезанным хлебом, большие глиняные и деревянные плошки с капустой, с грибами, с моченой клюквой. Жрицы начали разносить мясо, кравчий по привычке кинулся помогать. Стоял гвалт, шум, смех. Девушки косились на молодых смоленских кметей, те посылали им ответные выразительные взгляды – многие уже успели высмотреть в толпе кого-нибудь и теперь думали, как бы исхитриться поговорить.

– Эх, ну почему все самое вкусное всегда на столе старшей дружины! – завистливо вздыхал отрок по имени Кудеря, пожирая глазами пироги, поставленные на блюдах перед старшими.

– Вот поэтому я всегда ношу с собой свой верный меч! – назидательно отвечал ему Достоян и, вынув меч из ножен и аккуратно протянув его над столом, ловко наколол на острие большой кусок пирога с дичиной.

К этому дню приготовили медовуху, поэтому пир удался. Гуляли до самой ночи, потом жители Заломов и ближайших дворов отправились восвояси, приезжие расположились спать здесь же, в хороминах. Смоляне тоже устроили себе лежанки прямо на полу, а перед святилищем, возле обоза, разожгли, как всегда, костры и выставили стражу.

Зимобор заснул быстро, но вскоре проснулся от тягучего мяуканья. И сразу вспомнил ведуна. От того теперь стоило ждать всего самого худшего, а значит, расслабляться было нельзя. Ведунова кошка, которую никто не видел, но все слышали, уже бродила под самыми стенами святилища и тоскливо кричала, призывая беду.

Поднявшись, Зимобор перелез через спящих кметей и пошире приоткрыл окошко. Была глубокая ночь, ярко светила луна, и снег казался широким белым полотном, расстеленным по земле. И там, где полотно уходило в угольно-черную тень под откосом вала, сидела невидимая тварь и тянула свою тоскливую песню.

От мяуканья сжималось сердце и закладывало уши. Зимобор взвесил в руке нож. Нет, через маленькое окошко не попасть. А выйти – она исчезнет, как всегда исчезала. Вот подманить бы ее сюда, выманить на свет…

Если она есть на самом деле, эта кошка. Чем дольше Зимобор ее слушал, тем больше подозревал, что кошки никакой нет, а есть морок, призрак, присланный зловредным ведуном. Или чья-то душа, плененная и мучимая им, томится и жалуется, а никто не понимает ее жалоб…

– Кис-кис! – шепнул Зимобор в самое окошко, ни на что не надеясь, а больше отвечая собственным мыслям о том, что хорошо бы ее подманить.

Только вот чем подманишь? Такая кошка на простую сметану не пойдет, небось только на кровь человеческую!

И вдруг на окошке мелькнуло что-то угольно-черное и юркнуло внутрь. Скользнул по лицу поток свежего морозного воздуха, повеяло запахом снега от кошачьей шерстки – на краю лавки, рядом с кувшином, липким от пролитой медовухи, сидела кошка. В свете последней недогоревшей лучины она была хорошо видна: тощая, черная, длиннолапая, с прижатыми ушами и раскосыми зелеными глазами, она дрожала и явно боялась Зимобора, но не убегала!

– Вот так гость! – вполголоса изумился Зимобор. Ему казалось, что это сон, а все вокруг продолжали спать и не замечали кошки. – Ты чего пришла, киса? Замерзла? Ну, давай погрейся, только смотри не царапайся!

– Мя-а-а-у-у! – четко выговорила кошка, глядя прямо ему в глаза.

Зимобора пробрала дрожь. Кошка не могла говорить по-человечески, но явно хотела что-то сказать ему. Она так смотрела ему в глаза своими горящими глазищами, словно требовала чего-то. Чего? Ведь не сметаны же!

Зимобор осторожно протянул руку к своему изголовью, устроенному из мехов предыдущей добычи, и вынул венок Младины. Кошка вздрогнула, приподнялась, переступила длинными лапами, потом опять села. Венок не давал ей покоя, как огонь лесному зверю, но ни убегать, ни нападать она почему-то не спешила.

Здесь что-то не так. Обострившееся за последние полгода чутье ясно говорило Зимобору: здесь совсем близко до Зеленой Межи, до Той Стороны, короче, до того загадочного мира, который не найдешь, пока он не захочет, а как захочет, то сам тебя найдет, и тогда уж не отвяжешься. Помня, какую хорошую службу венок сослужил ему в Радегоще, Зимобор поднял его к лицу и глянул на кошку сквозь него.

И охнул от изумления. На краю лавки сидела не кошка, а женщина – молодая, рослая, стройная. Никакой одежды на ней не было, и она куталась в длинные густые волосы, спадавшие до самых колен. Лицо ее было красиво, и особенно выделялись на нем густые черные брови-соболя. Только выражение на этом лице было горестным и несчастным. Глядя сквозь венок, Зимобор видел ее, окруженную светлым ореолом, как в окошке.

– Ты… кто? Ведьма? – шепнул Зимобор, невольно сжимая рукоять ножа.

– Не ведьма я! – хриплым шепотом ответила женщина. Ее голос долетал до него тоже из венка, как из окошка в иной мир. – Не ведьма, богами клянусь! Я из Глухичей, отец мой – Нездрав, Добромилов сын. Украл меня ведун проклятый, прямо из дома украл, от мужа, от сына, от всей родни! Уж который год кошкой маюсь, к людям хочу, а не понимает никто! Ведун меня днем кошкой держит, только ночью человеком делает, только в избе, чтоб не узнал никто! Потому и живет на отшибе, чтоб никто меня не увидел!