Философ, которому не хватало мудрости - Лоран Гунель

Он сделал шаг к ней. Ее грудь вздымалась под простыней.

Он наклонился, схватил одеяло за уголок и тихонько потянул. Она открыла глаза, но, увидев его, никак не отреагировала, словно в этом не было ничего неожиданного. Он не ошибся, она только этого и ждала.

— Я пришел побыть с тобой.

Она смотрела на него, не говоря ни слова, очевидно, еще толком не проснувшись. Ничего, скоро она очнется.

Он тихо вдохнул, слегка наполняя воздухом грудную клетку, и перестал тянуть одеяло, не открывая ее наготу совсем. И тут ему открылась кошмарная картина. В ее постели лежали двое детей. Двое малышей, свернувшись калачиком, лежали, прижавшись к ней!

Его охватил гнев.

— Черт, что они здесь делают? — воскликнул он.

Залтана, моргая, продолжала молча смотреть на него.

— Я приказал, чтобы дети спали отдельно, в своих комнатах! Почему ты не сделала этого? А?

Он почувствовал собственное бессилие. Его водили за нос.

Она все смотрела и молчала, но, казалось, его гнев ее нисколько не испугал. Кракюс почувствовал себя еще более жалким.

— Ты меня понимаешь?

Нет, было видно, что не понимает.

— Дети спят в постели родителей! В постели родителей! Нездоровое место… место… нечистое…

Она все еще не проснулась или просто делает вид, что не понимает?

— Ты понимаешь, что они лежат… в постели, где ты и твой муж занимаетесь любовными играми?

Она зевнула и вновь заморгала глазами, ослепленная светом фонаря, потом сонным голосом сказала:

— Роберто, почему ты надел такую смешную набедренную повязку? Это чтобы прийти и сказать мне все это посреди ночи?

Целых три дня Кракюс переживал свое поражение. Он был уверен: все это дело рук Элианты. Это она за его спиной подговорила сородичей нарушать правила, которые ему с таким трудом удалось им внушить. Она тайком сопротивлялась ему, портила все его труды. Это же очевидно! И остальные вторили ей…

Все-таки спас их от пневмонии он, а не она. У индейцев короткая память. Надо было оставить нескольких умирать, это запомнилось бы лучше, этого бы они не забыли. У Элианты не хватило даже гордости отойти в сторону после своего провала. Все же ей есть чего стыдиться до конца жизни.

Самое время избавиться от нее раз и навсегда.

Он дал себе три дня на решение проблемы.

— Альфонсо!

Тот долго, очень долго не появлялся у двери и наконец вышел, жуя свой наркотик.

— Что?

— Ты сделал то, о чем я тебя просил?

— Да.

— Замотал ее в простыни, чтобы она не ускользнула?

— Да.

— Но не слишком туго, чтобы не навредить ей?

— Да.

Кракюс был удовлетворен. Наконец-то он с первого раза добился того, чего хотел.

— Ты хорошо усвоил: когда придут за мной искать помощи, ты ответишь, что учитель медитирует и что нельзя беспокоить его ни под каким предлогом.

— Да.

— И ты придешь и подашь мне знак, что все уже… закончено.

— O’кей, шеф.

Кракюсу нравилось, когда парни называли его шефом. Но это случалось редко. Слишком редко. Сегодня он довольно сухо поговорил с Аьфонсо, может быть, это и помогло. Все же нужно быть строгим со своими людьми, только так тебя станут уважать.

Он растянулся в гамаке. Долгие часы придется заниматься тем, что ему совсем не по душе: сидеть на одном месте, ничего не делая. Но это необходимо. Совершенно ни к чему, чтобы его видели и могли позвать на помощь.

Он глубоко вдохнул и расслабился. Чтобы убить время, он собирался поразмышлять о том, что будет делать со своими деньгами, когда их получит. Перспектива заработать столько денег возбуждала его более всего.

Гамак плавно покачивался. Он услышал удаляющиеся шаги Альфонсо. Он чувствовал в себе душу генерала, который только что отдал приказ заряжать и ждет в своей палатке результата операции.

* * *

Два дня в деревне не было видно почти никого, кроме ватаги ребят, бегающих повсюду с деревянными колокольчиками в руках. Они звонили в него, когда подходили к жилищу получателя, который торопливо выходил за своей запиской и давал в обмен купу — редкий и очень любимый детьми фрукт за его белую и сладкую мякоть.

Марко и Альфонсо сожалели только об одном: меньше девушек стали выходить наружу прогуляться с обнаженной грудью.

— Ха-ха. Ты только посмотри, им звонят, как прислуге, а они еще за это и благодарят!

— Только что-то не видно, чтобы от этого они стали чувствовать себя несчастными. Еще один дурацкий план Сандро, — сказал Марко.

— Не задавай вопросов, он знает, что делает. Во всяком случае, Кракюс правильно придумал, что они должны платить мальчишкам. Это была хорошая идея!

— Хм.

— По крайней мере, теперь они проводят целый час каждый день, собирая купу. И так как ее все меньше и меньше, им придется ишачить все больше и больше. Со смеху помереть…

— Да, но мне кажется, мы просто теряем время. Не понимаю, зачем мы здесь торчим.

— Сейчас объясню. Затем, что мы будем очень довольны, когда отхватим кучу американских долларов. На остальное мне плевать. По крайней мере, мы ведем здесь спокойную жизнь. No stress, boy.

— По правде говоря, очень уж не хватает адреналина. Я здесь просто загниваю. Мне хочется движухи, черт побери!

Наступила ночь, и они терпеливо дождались, когда индейцы улягутся спать. Они сидели верхом на бревне друг напротив друга, курили самокрутки, чтобы согреться, и время от времени бросали взгляды на отдаленную хижину.

Время шло, но ничего не происходило. В деревне по-прежнему ни звука. Исчезли даже дети, сновавшие повсюду. Их колокольчики теперь не звенели, и после беспрерывного шума, какой стоял в деревне целый день, тишина накрыла деревню, как тропический дождь в летний вечер. Видофоры погасли. Только несколько угасающих костров там и сям еще распространяли слабый свет. Элианта была у себя.

Казалось, план не сработал, и на них опять будут орать. В последнее время Кракюс обращался с ними все грубее и грубее.

Наконец раздался вой, раздирающий ночную мглу. Они застыли, обменялись заговорщическими взглядами и подождали. Потом дверь дома открылась. Через порог, спотыкаясь, переступила тень, затем рухнула на землю. И тут они сразу поняли, что их ждут большие неприятности.

* * *

— Проблема, шеф.

Кракюс мгновенно сел в гамаке. Он нечаянно заснул. Альфонсо стоял в дверном проеме, корчась, как малыш, который хочет писать.