Изгой - Сэди Джонс

Напиток обжигал его пустой желудок. Сначала появилось ощущение крепости джина во рту, сухое жжение в горле, после чего он почувствовал горячий удар в кровь и в сердце. Этот удар пронзил его насквозь, он казался одновременно опасным и успокаивающим. А потом он подействовал на голову. Мысли замедлились, их отвратительное непрерывное биение ослабло.

Он поднял бутылку, отхлебнул еще немного и улыбнулся. Он понял, что теперь он кое-что нашел. Он знал, что нашел то, что срабатывает.

Декабрь 1952 года.

Когда все разошлись, и пока слуги убирали, а Дики, Клэр и Тамсин обсуждали вечеринку, Кит ходила из комнаты в комнату и собирала всякие мелочи, оставленные гостями. Она нашла принадлежащую Элис Олдридж вечернюю сумочку из красного шелка с губной помадой и сигаретами. Нашла набойку от каблука-шпильки под обеденным столом. Нашла три зажигалки, две из которых были позолоченными, но только одна — с гравировкой. Она слонялась по комнатам, выискивая среди беспорядка сокровища, и думала о вечеринке.

День уже клонился к вечеру, когда она наконец набралась смелости заговорить с Льюисом.

— Что ты делаешь? — спросила Кит; она стояла у стены в холле, упираясь в нее согнутой ногой.

— Ничего.

Ей в течение всего вечера хотелось поговорить с ним, хотя, похоже, кроме нее ни у кого больше такого желания не возникало.

— С Рождеством тебя.

— И тебя тоже.

— Как дела?

— Все в порядке, спасибо.

Казалось, он не очень-то стремился поддержать разговор.

— Где твой отец?

— Он там, с Элис и всеми остальными. А твой где?

— Орет на официантов. Он выйдет через минуту.

Они стояли в том месте, где коридор сворачивал за лестницу и откуда им прекрасно были видны обе комнаты с гостями, обитая сукном дверь, лестница и парадный вход. Здесь было довольно темно, поэтому никто из проходивших мимо не обращал на них внимания.

— Мне уже одиннадцать, — сказала она и почувствовала себя полной дурой, и ей захотелось умереть на месте.

— Мои поздравления.

Она решила больше ничего не говорить, потому что при этом она выглядела еще более нелепо. Она будет молчать.

— Когда у тебя день рождения? — спросила она. — Тебе ведь будет пятнадцать, да?

Ну почему бы ей и в самом деле не помолчать?

— В четверг.

— О, с днем…

Ей наконец удалось оборвать поток слов, но было поздно.

Льюис смотрел на Кит, стоящую у стенки на одной ноге, и ему стало ее жалко.

— Помнишь, как мы с тобой спускались с холма Нью-Хилл на моем велосипеде? — сказал он и был вознагражден ее улыбкой, которая совершенно преобразила ее.

— Мне было шесть тогда! Я боялась до смерти!

— Я тоже.

— Правда?

Ей никогда в голову не приходило, что Льюис может чего-то бояться.

Еще раньше, когда она была совсем маленькой, он был для нее настоящим героем, и она не делала различия между ним и героями книжек. Она путала их и, показывая на картинку, говорила няне: «Это Льюис!» «Нет, дорогая, это один мальчик из сказки…» Потом она подросла, но, когда видела его на каникулах, понимала, что все равно еще слишком маленькая, да к тому же девочка, чтобы быть ему другом в полном смысле этого слова, хотя он и был всегда добр к ней. Он либо не замечал ее вообще, либо был к ней добр. Теперь, когда ей было уже одиннадцать, она знала, что влюблена в него. Он был ее тайной. Она им грезила. Она не тосковала по нему, не страдала, не испытывала многого из того, о чем читала в книгах про влюбленных, но он был у нее в сердце. Иногда ее удивляло, что он этого не знает.

— Ты больше ни с кем никуда не ходишь, — сказала она.

— Нет. В основном сижу дома. Читаю и все такое.

— Я тоже читаю!

Он хотел было ляпнуть какую-то чушь насчет успехов в учебе и школьных медалей, но остановил себя: она казалась такой искренней, а для него поговорить с кем-нибудь было большим облегчением — он уже начал забывать звучание собственного голоса.

— И что же ты читаешь? — спросил он.

— «Анну Каренину».

— Ну и как, нормально воспринимается?

— Да, представь себе.

— Мне нравится там отрывок про Левина. На ферме.

— Мне тоже. А Анна мне не нравится, она зануда.

— А что еще?

— Диккенс.

— Слащавый.

— Точно!

— Харди?

— Пока не читала. Я люблю Сомерсета Моэма, но мама против.

В этот момент из-за обитой сукном двери показался Дики, и они смотрели, как он направляется в гостиную. Льюис повернулся к ней и, увидев ее лицо, когда она наблюдала за своим отцом, обратил внимание на то, как изменилось его выражение.

— Так ты, значит, одна из этих «одаренных детей»? — спросил он.

— Я так не считаю, с чего ты взял?

— Ты, похоже, очень умная.

— Ну, не тупая.

— Рад это слышать.

Он улыбнулся ей, и Кит забыла, что хотела сказать.

Мимо них прошел Эд Роулинс, направлявшийся в гостиную, и Кит начала смеяться. Эд проигнорировал их, и Льюис тоже рассмеялся. Они стояли и смеялись, пока он не скрылся из виду.

— Какой он величественный! — сказала Кит, и оба снова разразились смехом, стоя у стены и не глядя друг на друга.

Эд не посмотрел ни на одного из них, но слышал их смех у себя за спиной. Они по-детски противно смеялись над ним. Он стоял в дверях длинной гостиной, искал глазами Тамсин, и лицо у него было красным от злости и обиды. Быть высмеянным Льюисом Олдриджем и младшей сестренкой Тамсин — это было совершенно невозможно! Сначала эта ужасная жестокая выходка летом, а теперь еще и вот это. Если бы он захотел, он повыбивал бы этому Льюису все зубы. Он шагнул в сторону, позволяя кому-то выйти из комнаты, и увидел у камина Тамсин, стоявшую рядом с ее отцом. Он прислонился к дверному косяку и стал ждать. Он не хотел подходить и говорить с ней, пока краска не отхлынет от его лица, да и мистер Кармайкл внушал ему страх. Тамсин и Дики разговаривали с кем-то, и она положила руку ему на плечо. Когда он говорил, она заглядывала ему в лицо, и Эд представил себе, как она вот так же, с восхищением, смотрит в лицо и ему.

— Вы только взгляните на Эда Роулинса! — засмеялась Элис, указывая на него пальцем. — У него просто слюнки текут при виде Тамсин Кармайкл! И не только у него одного.

Джилберт предпочел бы, чтобы она разговаривала потише. Она была пьяна, но при этом не выглядела забавной. Она выпила больше обычного, и ему было неприятно смотреть на нее.