Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

напряжение всех участвующих в конфликте сторон и появится риск не справиться с этим напряжением. Говоря нашим, морским языком, снизится манёвренность флотов, эскадр и кораблей, появится опасность налететь на рифы или на прибрежные утёсы. — Лихачёв слегка прищурился и подался вперёд. — Вот тут-то вы и должны будете представить себя капитаном вашей миссии, вашего дипломатического крейсера. — Он улыбнулся. — Одним словом, начинайте работать, чуточку опережая время, с упреждением. Как стреляют по летящей или быстро движущейся цели.

— Спасибо, Иван Фёдорович, — поблагодарил его Игнатьев. — Мне кажется, я начинаю понимать, что нужно делать.

Склянки пробили полночь.

Глава XIV

Мирно, покойно сияла над морем луна — серебрила своё отражение. Тихо, еле слышно поплёскивала за бортом вода. Ночь была тёплой, безветренной.

Клипер «Джигит», на который пересел Игнатьев, рассчитывая на его быстроходность, надежд не оправдал. Нехватка угля заставляла идти под парусами, но ветер был настолько слаб, что паруса обвисли тряпками.

Николаю не спалось, и он вышел на палубу.

Двадцатого мая, как раз перед отплытием в Шанхай, на клипер привезли почту. Наряду с пекинскими газетами, Попов передал Игнатьеву письмо из МИДа и протянул послание My Лань.

Горчаков сообщил, что за то время, пока Игнатьев препирался с китайскими уполномоченными, между Португалией и Китаем состоялось заключение торгового договора.

«Вот ведь проныры, — огорчился Николай, улавливая в письме светлейшего упрёк в свой адрес, — на ходу подмётки режут». В этом же письме Горчаков предупредил, что военные действия англичан и французов против Пекина могут начаться в любой день. Получалось, что в Шанхай надо было идти как можно скорее. Необходимо познакомиться с европейскими послами и, прежде всего, с министром-резидентом США Уардом, с которым так и не удалось встретиться в Пекине. В послании My Лань было всего две строчки:

Ночью цикады не спят:

Ждут не дождутся рассвета.

Он прочёл — и к горлу подкатил горячий ком: сердце просилось в Пекин.

Увлечённый прелестью Му Лань, Николай испытывал к ней такие затаённо-ласковые чувства, что порой останавливался возле письменного стола и целовал те книги, к которым прикасались её пальцы. А теперь он целовал четвертушку листа со стихами и, стоя на корме, смотрел в зелёное ночное небо. Разговаривал с самим собой. Убеждал себя в том, что на русском корабле, в окружении соотечественников, ему легче будет собраться с мыслями, укрепиться духом, поверить в то, что «и последние станут первыми», что и ему удастся подписать договоры с Китаем, удастся «оседлать тигра» — сделать невозможное. Он нетерпелив, а Господь словно испытывает его: приучает к терпению, даёт то, чего у него нет…

Николай аккуратно сложил листок бумаги со стихами и спрятал в нагрудный карман.

Вместо четырёх дней, обещанных командиром клипера, «Джигит» добирался до Шанхая десять суток. Шёл морем, «аки посуху». Казаки сблизились с матросами, шутили, зубоскалили. Рассказывали про Пекин, про службу при посольстве.

— У нас переводчик, — рассказывал Курихин о Попове, — вот те крест! — гипнотизёр. Ты перед ним, што муха по зиме: не хочешь, а заснёшь. И камнем станешь, и деньгу, какая есть, отдашь — ни ай, да ну!

— Это как же? — крутили головами матросы. — Стало быть, он с чёртом заодно?

— Да с каким там чёртом! — отмахивался Курихин. — Сила в ём такая: много знает. Он, если што, зацепит кулаком, считай — мертвяк.

Скажи, Ероха?

Урядник Ерофей Стрижеусов согласно кивал головой:

— Учился, стало быть. Китайцы — народ мудрый.

— Шибаи, — сказал матрос в штанах из белой парусины и заговорил о наболевшем. — Ахвицерам, чо? Особливо в порту? Всех и делов-то: в ресторации кутнуть, а нашему брату тяжельше: на нём трудов на семь потов, да опосля стоко же. — Он помял лицо рукой, словно с похмелья, и злобно ругнулся. — Язви ево в душу, энтое море!

Тент, натянутый на баке, спасал от палящего солнца. Надраенная корабельная медь слепила глаза.

— Одначе, станишные, чую, не скоро мы взад возвернёмся, — вздохнул хорунжий, расстёгивая на груди чекмень. — Ежели чиво, то чиво, а ежели, конешно, што и говорить. — Короб со своими поделками он оставил у Попова, в монастырской гостинице, но всё равно тревожился за его сохранность.

Со стороны камбуза несло кислой капустой и подгорающим маслом.

— Во сне девки весельше, — ухмыльнулся Курихин, принявшийся разглядывать предложенные ему конопатым вестовым матросом бесстыдные открытки с изображением обнажённых японок в откровенно-непристойных позах. У многих в волосах были розы, а на шеях — банты. Одни из них сосали собственный палец, другие умильно строили глазки, а третьи... Впрочем, рассматривать было некогда, надо было двигаться вперёд, сходить на берег — клипер «Джигит» вошёл в устье реки Янцзы и бросил якорь рядом с фрегатом «Светлана», пришедшим из Средиземного моря. По левому и правому бортам раскинулся город Шанхай. Причалы, набережная, разновеликие складские помещения. Всё, как во всех портовых городах. Таверны, лавчонки, постоялые дворы, причём один из них расположен напротив тюрьмы, из которой по ночам раздавались душераздирающие крики.

Командир фрегата капитан 1-го ранга Чихачёв весело сообщил, что шёл из Вилла-Франки без остановки, ведя на буксире больше тысячи миль корвет «Посадник» и клипер «Наездник», чьи машины вышли из строя и требовали капитального ремонта.

Познакомившись с радушным и деловитым Чихачёвым, оказавшимся к тому же его тёзкой, старшим на два года, Игнатьев тотчас перебрался на фрегат, велел поднять посольский флаг и отправился к американскому консулу Гарду, недавно принявшего на себя обязанности представителя России. Высокий, худощавый, очень симпатичный человек с живыми карими глазами, он сразу предложил остановиться в его доме:

— Места хватит всем.

Его предложение было принято Игнатьевым с радостью: в этом же доме остановился и министр-резидент Соединённых Штатов Америки Уард. Знакомство с ним могло способствовать сближению Игнатьева с послами других государств и в первую очередь Англии и Франции. Россия и Америка заняли позицию строгого нейтралитета в предстоящей войне англо-французского десанта с китайцами, и это уравнивало Игнатьева с Уардом. Уравнивало, но Игнатьев никогда не забывал о том, что метаморфозы «Золотого осла» Апулея не идут ни в какое сравнение с теми, какие претерпевают политики и дипломаты, а что касается их нравственности, то герои «Декамерона» выглядят на их фоне прямо-таки святошами.

Дворец, в котором расположилось русское посольство, пользуясь гостеприимством консула Гарда, представлял собой красивое, лёгкое по формам сооружение, радующее