Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

болтовни». Так и сказал: «для светской болтовни». А что? Пусть в следующий раз не забывается и знает: память у русского посланника отличная.

Фредерик Брюс насупился. Его враждебность не была наигранной, и он теперь не знал: скрывать её или прикинуться обиженным?

— Я думаю, — помедлив, сказал он, — лорд Эльджин объяснит вам вашу роль.

Расстались они более чем сухо.

Господин Бурбулон, посол Франции в Китае, ведший вместе с Фредериком Брюсом переговоры по утверждению Тяньцзиньских договоров с китайскими уполномоченными, принял Игнатьева намного любезнее, нежели англичанин, но показался самым заурядным чиновником, не столько думающем о деле, сколько довольствующимся своим должностным местом и королевским жалованьем. У него были приятные манеры, но говорил он медленно и как бы неохотно, с простудной, гнусавой растяжкой.

— Маньчжуры прислали в Шанхай своего уполномоченного Си Ваня.

Он явно намерен добиться отмены многих статей договора. Во-первых, — возмущённо сказал Бурбулон, — он склонен к тому, чтобы лишить нас права появляться в Пекине, а во-вторых, объявил о запрещении консулам и торговцам углубляться внутрь страны.

— Это ультиматум.

— Ультиматум, — согласился Бурбулон. — В случае нашего отказа принять его условия, Си Вань заявил о своём праве отказаться от Тяньцзиньских договоров.

— Это уже слишком, — заметил Игнатьев, начиная понимать озлобленность Су Шуня. — Я ведь тоже не сумел в Пекине подписать Тяньцзиньский договор.

Бурбулон кивнул.

— Си Вань ссылается на то, что уполномоченные, подписавшие договора, были так запуганы французами... что сами не знали, что подписывают.

— Один из них недавно отравился, — сообщил Игнатьев. — Принял яд.

— Ну вот, — развёл руками Бурбулон, — если ещё и Верховный Комиссар Гуй Лян преставится, отдаст Богу душу, мы вообще оказываемся в тупике.

— Придётся снова воевать.

— Придётся, — подтвердил француз и шевельнулся в кресле, усаживаясь поудобнее. — И знаете, о чём ещё Си Вань всё время говорит?

— Его взгляд пытливо вонзился в Игнатьева. — Он похваляется тем, что Россия не смогла добиться от Китая территориальных уступок, и теперь вы намерены просить «белых варваров», стало быть, нас, посодействовать в этом щекотливом вопросе.

Игнатьев едва сдержался, чтобы не выругаться вслух. Су Шунь его опередил. То, что он держал в тайне, в одночасье становилось известно многим. Теперь нужно было срочно что-нибудь придумать, опровергнуть столь унизительное для России толкование его прибытия в Шанхай. Официально заявить, что у России с Китаем разногласий нет.

Вернувшись во дворец, он сразу же зашёл к Уарду. В его манерах была открытость и естественность. «Мне кажется, — думал Игнатьев, — пожимая руку гостеприимному американцу, — он способен глубоко чувствовать».

Расположившись в кресле, он рассказал Уарду о нелепых слухах, которые распространяет маньчжурский сановник, и передал ему текст своего обращения к союзническим послам.

— Вы давно знаете лорда Эльджина? — спросил Николай американца, когда тот ознакомился с текстом письма и отложил его в сторону.

— Его не любят, — уклонился от прямого ответа Уард, верно угадав, что интересует Игнатьева. — Всем отвратительно его высокомерие.

— Спесь умной не бывает, — заметил Николай.

— Лорд Эльджин слишком нервен, — откинувшись на спинку дивана, вытянул ноги Уард. — Так и готов вцепиться в глотку всякому, кто не согласен с ним и говорит не так, как ему хочется.

— Диктатор.

— Самодур.

— В его жилах течёт королевская кровь, — усмехнулся Игнатьев.

— Не знаю, — ответил Уард. — Самонадеянность кичлива, и отвратна.

— В таком случае, он захлебнётся собственной гордыней.

— Всё возможно, — усталым голосом сказал Уард. — Но я не собираюсь прерывать с ним отношения. Моя ситуация не такая плохая, чтобы ссориться по пустякам.

Он выглядел спокойным, дружелюбным, безобидным. Несмотря на свой высокий рост и узкие плечи, худым или костлявым он не казался. Белая сорочка с закатанными рукавами обнажала крепкие жилистые предплечья и широкие могучие запястья. Это были руки кузнеца, молотобойца, а уж никоим образом не чиновника дипломатического ведомства.

«В сущности, — думал Игнатьев, возвращаясь к себе, — Вашингтон и Лондон очень близки между собой, несмотря на, в общем-то, изрядную дистанцию между двумя столицами. Освободившись от диктата Англии, североамериканцы тотчас приняли её модель внешней политики, сделав упор на усиление своей финансовой экспансии. Он уже знал, что в руках деловых представителей Нового Света на территории одного только Шанхая находился Амойский судостроительный завод, завод «Хоукинс и Ко» и «Шанхай — ремонт судов». Николай передёрнул плечами. Ему и в голову бы не пришло заняться обустройством прибыльного дела в Шанхае или же в Пекине, а вот у того же Уарда две мануфактурные фабрики, а у Фредерика Брюса — акции завода «Сянаньшунь» и три ювелирных лавки в Гонконге. Об этом ему по секрету сообщил Бурбулон, сам имевший в Макао несколько больших и респектабельных гостиниц. Адмирал Хоп, прибывший недавно на своём флагмане «Возмездие» из Кантона, который даже не пришлось брать штурмом: тайпины откупились и покинули город, честно признался, что «служба службой, а личный интерес ещё никем не упразднён». В конце концов, и королева правит так, что у её семейства прибавилось золота и бриллиантов, а ничуть не убыло. И, кроме всего этого, она ещё кичится богатством, не стесняется жить в роскоши: ей принадлежат почти все банки и ссудные конторы, алмазные копи и судостроительные верфи, бесчисленные острова в Индийском океане и угольные шахты в разных уголках земли. Легче назвать, что ей, пока не принадлежит, нежели перечислять те сферы человеческой деятельности, в которых она властвует без всяких церемоний. Имея всё, она стремится отобрать последнее. И в этом ей потворствует парламент — первый попуститель казнокрадства. Богата не Англия, не государство, не народ, а ряд аристократических фамилий. Вот уж и впрямь: умение править, это умение обратить в свою пользу даже победы врага. Но как ни мудри, несметные сокровища и неисчислимые богатства могут со временем оскудевать, и это волнует их владельцев гораздо больше, чем сознание своей недолговечности. «Живи хоть тысячу лет, покажется мгновением», — говорит Библия. Но смысл жизни баснословно богатых людей состоит в том, чтобы управлять будущим из прошлого, из собственной могилы, демонстрируя потомству всесилие денег и свой эгоизм: как я задумал, так всё и вершится. Потомки живут под гипнозом вчерашних идей.

После обеда он сел за стол и составил циркулярное письмо, с которым обратился к каждому посланнику. В письме он разъяснял своё нейтральное миролюбивое положение стороннего наблюдателя, «вполне совместимое, однако, с