Замена - Сергей Цикавый

Это письмо пересоберут, и к далекому предместью Градеца Кралёвого уйдет совсем другой смысл, облеченный в очень точно скопированный почерк Стефани Клочек.

«Я скучаю».

Скучаешь… По треску дозиметра, когда ветер дует со стороны Праги? По стабилизационным карточкам на продовольствие? Я оглядывалась на лицейские дни Стеф Клочек и видела только одно.

Письма. Письма. Письма. Письма.

«Я читала, что у вас все хорошо, мама».

Нет. Ты читала не то, Стефани.

Память спокойной девочки кровоточила: перед уроком естествознания, после обеда, во время занятий физкультуры – боже, нескончаемые месячные памяти. Письма из дома приходили регулярно, письма были правильными, над ними работали лучшие психологи. Психологи честно отрабатывали свой хлеб, отогревая девочку. Они честно старались.

Очень.

«– Стеф, ты прекратишь плакать во сне?

– Прости, я больше не буду.

– По-моему, тебе стоит сходить к психологу.

Слава может написать это на плакате и поднимать его над головой. Как на чертовой голодной демонстрации.

– Я хочу домой, Слава. Просто домой.

– Стеф, не тупи.

Славе сегодня привезли новую электронную книгу – пятая часть стипендии, которую больше не на что тратить. Она всем довольна. Слава. Если бы не ее жизнелюбие, мне бы здесь не выжить.

– Стеф, ты уже готова на завтра?

– Что?.. А, нет…

– Ну и дура. Я обещала парням из 1304, что мы к ним зайдем. Одна я не пойду!..»

Поддельные письма, поддельная радость, поддельная жизнь лицеистки.

То, что память пропускала, выглядело как коридоры лицея, как старые стрельчатые окна в никуда. Я брела мимо – я, Стефани Клочек, и отовсюду сочилась густая почти черная кровь.

Жарко. Очень жарко.

Стефани промокнула пальцами под носом и перешла на другую сторону улицы – в тень. Она шла медленно, экономя силы, стараясь вдыхать поменьше пыли, стараясь осторожно заглянуть за угол, чтобы издалека заметить «стабилизаторов». Стеф была очень старательной девочкой – иначе сложно выжить в Градеце Кралёвом. Сложно жить по карточкам, сложно ходить в школу через почти не охраняемые территории, сложно просто ходить после уколов – но без внимания вообще никак.

Так получилось, что Градец Кралёвый лежал между двумя Точками Ноль и западной окраиной Хроноблемы.

«Что такое Хроноблема? – Вам расскажут в одиннадцатом классе». Старая шутка – и совсем не смешная, потому что дети Градеца Кралёвого учатся десять лет, если не умирают до тех пор. Стеф читала, как пишут о Восточной Европе, видела смазанные фотографии каких-то руин и неизменно удивлялась: неужели все так плохо? Прочитав об очередном ужасе, она отрывала взгляд от крохотного экрана и осматривалась: у нее есть комната – как почти у всех детей в ее классе, семьям исправно выдают стабилизационные карточки, а после десятого класса всех забирают на работу. Да – болеть не стоит, да – уколы подорожали, да – с выходом в сеть все хуже и хуже, но они живут на окраине мира, они пережили оба сдвига…

Стеф свернула в подворотню старого квартала. Здесь было прохладнее, а камень пах сыростью. Принюхавшись к влаге, девочка облизнула губы: на вечерние часы в сети она обменяла не только половину пищевых, но и один водяной талон. Шаги отдавались слабым эхом в ушах, где с утра ворочалась вата – то ли давление шалило, то ли близился прилив.

«А скорее всего, просто голод».

Стеф была очень внимательной девочкой, поэтому увидела окурок еще издалека.

Он лежал – почти нетронутый огнем, едва подпаленный окурок длинной тонкой сигареты. «Если его обрезать, то можно выручить два-три талона», – подумала Стеф и сейчас же прислушалась: впереди шумели не только школьники. Она слышала тихий рокот двигателя, слышала грай немецкой речи.

«Что им нужно в школе?» – подумала Стефани и по стенке подошла к выходу в школьный двор.

Когда-то это был двор-колодец, но первый прилив Хроноблемы превратил три дома из четырех в сплошной камень, а из уцелевшего все жильцы сбежали. Стефани не знала, кто раскинул над двориком маскировочную сеть, но папа рассказывал, что школу открыли уже бундесверовцы. Открыли – и больше словно бы не интересовались ею.

До сегодня.

Во дворе расположился длинный панцер-мобиль стабилизационного батальона, испещренный пятнами света и тени. Тут и там стояли солдаты в пластинчатых доспехах – рваные тени укрывали и их. Небо над маскировочной сеткой было раскаленно-белым, оттуда падал полдень, и только сейчас Стеф заметила, что «стабилизаторы» какие-то странные.

Стеф была внимательной девочкой.

Вся униформа была в полном порядке, шевроны и погоны на броню наклеили словно только что, и ни одной шутки, ни одного присвиста, когда девятиклассница Стефани Клочек вошла в школьный двор. И только тогда Стеф увидела чужака. Он тихо разговаривал с высоким панцерштюрмером, не задирая голову – наоборот, немец почтительно склонился к нему. На сухих чисто выбритых щеках «стабилизатора», видных из-под шлема и забрала, гулял взволнованный румянец, а чужак все выговаривал и выговаривал собеседнику.

– Фройляйн, – каркнули на нее. – Ваш ученицкий Ausweis, bitte[2].

Она вздрогнула: чужак так увлек ее, что Стеф не заметила приближения громадины в боевом комбинезоне.

– Bitte, Herr Offizier[3], – пролепетала девочка, протягивая ему карту. «Стабилизатор» достал сканнер и провел по штрих-коду. Стеф смотрела, как красный узор мечется по полоскам, и сердце ее колотилось: вдруг показалось, что пропуск испорчен, что сейчас из-за налипшей грязи бундесверовец не считает ее статус. Девочке стало холодно – словно и не стояла она в снопе ослепительного полуденного света.

– Проходи, – сказал солдат, выключая сканнер. – Ты опоздала.

«Ты опоздала», – удивилась Стеф про себя. – Он говорил прямо как учитель, один в один».

– Извините, – сказала она вслух, но «стабилизатор» уже отошел от нее. Стеф зацепилась за мимолетный взгляд чужака, споткнулась и почти побежала к дверям школы. Взгляды закованных в броню солдат жгли ее всю. Она оглянулась: панцерштюрмер и чужак в сером все так же беседовали, все так же алел румянец на желтых щеках.

«Как же он выглядит – чужак?» – задумалась Стефани, открывая дверь. Серый костюм она помнила, шепчущий голос – тоже. И все. Внимательная девочка Стеф была сердита на себя.

* * *

– И что ты обо всем этом думаешь?