1812. Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

Когда Докки решила тоже подъехать к краю площадки, граф отделился от своих спутников и направил коня в ее сторону. «Наверняка посчитал, что я нарочно остановилась поодаль, чтобы привлечь его внимание», — мрачно подумала она, судорожно соображая, как избежать неловкости при встрече с ним, а он уже приблизился, пристально глядя на нее своими лучистыми глазами.

«Как бриллианты», — опять подумала Докки и поспешила отогнать столь странное сравнение, навязчиво преследующее ее со встречи на виленской площади.

— Чудесное утро, — сказал он, поздоровавшись.

— Весьма, — пробормотала Докки, невольно замечая, как черный шелковый шейный платок красиво оттеняет загорелую кожу его лица.

— Башня, очевидно, построена много веков назад. — Палевский небрежно облокотился одной рукой на луку седла под чепраком медвежьего меха, украшенного форменными Андреевскими звездами. Другой рукой, держащей хлыст, он показал на мрачное строение, возвышающееся перед ними.

— Местные жители уверяют, что башне не более полувека, хотя она выглядит старше. Судя по этим развалинам, — он окинул взглядом останки крепостных стен, причудливо обрамляющих площадку, заросшую стелющимся кустарником и травой, — здесь была какая-то крепость, от которой осталась лишь башня. Думаю, ее подремонтировали как раз лет пятьдесят назад.

Докки посмотрела на свежую кладку стены, цветом отличающуюся от потемневшего основания, стараясь не встречаться взглядом с Палевским, чья близость крайне ее волновала.

— Местные также рассказывают, — продолжал он, — что башня была построена в честь некоего рыцаря, который низвергся отсюда вниз — в реку Вилию, дабы доставить удовольствие даме своего сердца. Бедняга утонул, а тело его было похоронено на месте, где сейчас стоит это унылое сооружение.

Докки зябко повела плечами, представив столь ужасающую картину.

— Не думаю, — сказала она, — что его возлюбленной это доставило удовольствие.

— Если красавица обладала ледяным сердцем и не любила рыцаря, то вполне могла развлечься видом его полета с горы, — предположил Палевский.

— Женщина может не любить мужчину, — вспыхнула Докки, уязвленная его очевидным намеком на «ледяную баронессу», — но это вовсе не означает, что она будет поощрять своего неудачливого поклонника кидаться с горы, а затем радоваться его смерти. И если этот рыцарь оказался так глуп, что из-за разбитого сердца лишил себя жизни, в чем же виновна дама? Не она же толкала его в реку.

— Она могла воодушевить его обещаниями, подзадорить так, что он сломя голову бросился вниз, — хмыкнул граф.

— Мужчины всегда перекладывают на женщину ответственность за собственные выходки, — сухо сказала Докки, задетая его усмешкой. — А если представить дело так, что эта дама любила рыцаря, он же вдруг решил показать ей свою молодецкую удаль? При этом и сам погиб, и ее оставил в безутешном и мучительном положении.

— Вы меня убедили, — вдруг легко согласился он, когда она уже приготовилась парировать его возражения. — Беру назад свои слова насчет ледяного сердца. Лед растаял под воздействием страстного чувства.

— Сердце могло быть вовсе не ледяным, — запротестовала Докки. — Если женщина не отвечает взаимностью всем, кто обращает на нее внимание, это скорее означает, что она не настолько влюбчива и легкомысленна, как ожидается. И вовсе не говорит о том, что она не способна на глубокое чувство к тому единственному мужчине, кто по-настоящему затронет ее сердце.

Тут она сообразила, что их разговор как-то незаметно перешел на нечто более личное, и Палевский, похоже, умышленно спровоцировал ее на подобные откровения. Впрочем, Докки не сожалела о своих словах. «Пусть задумается о том, что сплетни, которые обо мне распространяются, могут быть далекими от правды», — решила она, наблюдая, как он рассеянно почесал хлыстом шею своего гнедого. И только теперь заметила, что в пряжку уздечки его коня вдета голубая ленточка — та, что он поймал в воздухе на площади. «Как это мило с его стороны, — растроганно подумала Докки. — Так внимательно отнестись к подарку незнакомой девочки…»

Гнедой потряс головой, фыркнул и запрядал ушами, Палевский выпрямился в седле, перебрал поводья и вскинул на Докки свои пронзительные глаза.

— Баронесса фон Айслихт, — протянул он. — Ледяной свет. Ведь так переводится с немецкого ваша фамилия?

— Фамилия моего мужа, — машинально поправила его Докки. Она не терпела, когда ее увязывали с покойным супругом, хотя носила его имя и пользовалась унаследованным от него состоянием.

— Тем не менее эта фамилия вам подходит, — насмешливо сказал Палевский. — От вас таки исходит ледяное сияние, которым вы, как я догадываюсь, охлаждаете пылкие сердца слишком горячих поклонников. Интересно, эти льдины, торосы и айсберги, которыми вы окружены, когда-нибудь таяли или хотя бы давали трещину?

Докки пораженно уставилась на него, не веря своим ушам. Она только что растаяла при виде голубой ленточки, не говоря уже о том, как распиналась перед ним о чувствах, которые, как выяснилось за последние дни, способна испытывать, а он смеет говорить о ледяном сиянии и айсбергах, да еще с убийственной усмешкой на губах!

— Вы забываетесь! — процедила она тем холодным тоном, каким за последние годы научилась осаживать особо ретивых ухажеров. — Вас не касается ни моя жизнь, ни мои поклонники. Мое «ледяное сияние», как вы изволили выразиться, по крайней мере ограждает от заправских повес, не упускающих случая приволокнуться за каждой юбкой. Упомянутые же вами торосы, айсберги и прочие нагромождения льда, к счастью, помогают мне не поддаваться на лживые заверения в чувствах, которые якобы испытывают эти страдальцы, причем одновременно ко многим женщинам.

Испепелив Палевского взглядом, Докки тронула лошадь, отчаянно желая как можно скорее и как можно дальше оказаться от этого самонадеянного беззастенчивого типа, но граф успел перегородить ей дорогу своим конем.

— Великолепная речь, способная воспламенить любого мало-мальски уважающего себя мужчину, — лицо его было нестерпимо невозмутимым, но глаза… Глаза его откровенно смеялись.

— Вот еще! — возмущенно фыркнула Докки. — Мне это совершенно не нужно. А если вы решили, что таким образом я хочу привлечь к себе ваше внимание, то вы удивительно самоуверенны.

Он окинул ее взглядом и слегка поклонился:

— Жаль, а я-то надеялся, — насмешка в его глазах выводила ее из себя.

— Конечно, вы привыкли к всеобщему женскому преклонению, — съязвила она, неимоверным усилием воли сохраняя внешнюю спокойную отстраненность, выработанную годами вращения в свете. — Увы, вынуждена вас разочаровать: вы мне не нравитесь.

Докки лгала самым бессовестным образом, но не могла же Докки — да еще после его возмутительных слов — признаться, что не осталась равнодушной к его чарам. Впрочем, он ей уже не нравился. О, Господи! Она видела его лишь пару раз, как он мог успеть ей понравиться — самодовольный, невыносимый, ужасный человек, настоящее бедствие для окружающих его дам — этот хваленый генерал и завзятый повеса! Конечно, он интересный мужчина, который умеет привлечь к себе внимание женщин, так почему она должна была стать исключением?