Стерегущие золото грифы - Анастасия Перкова

девушку, небрежно скрестившую вытянутые ноги. Она разулыбалась и поманила его.

Он подошел, разглядывая незнакомку с головы до ног. Красивая. Она похлопала ладонью по бревну рядом с собой, приглашая сесть. Он содрал с себя что-то мокрое, облепившее обе ноги, брезгливо отбросил прочь и устроился рядом. Девушка засмеялась и подобрала брошенную вещь с земли.

– Штаны, – услышал он.

Он догадался, что девушка голосом выражает то, что приходит ему в голову только в виде образов. Невероятно! Вот бы и ему так научиться!

– Эркеле, – медленно произнесла она, указывая на себя и четко проговаривая каждый звук. – Ойгор. – Теперь она показывала на него.

Он понял, что так она обозначает разницу между ними. Теперь Ойгор знал, кто он, и это ему понравилось.

– Ойгор, – повторил он.

Эркеле вдруг разрыдалась, зажав рот рукой. Ойгор снял капельку воды с ее лица и попробовал на вкус. Соленая.

– Слезы, – выговорила она, указывая на капли на своих щеках.

Он хотел бы узнать, что с ней такое, но не понимал как. Поэтому выбрал единственное пришедшее в голову. Ойгор прижал плачущую Эркеле к груди. Ее запах показался очень знакомым, хотя он впервые видел ее. Ах да, так пахнут стоящие вокруг деревья, нагретые солнцем.

Внезапно в его мыслях сложилось из обрывков одно-единственное знание: о Голубом озере и о людях, способных принимать звериный облик. О таких, как он и эта незнакомая девушка, что всхлипывает у него в объятьях.

Он отпустил Эркеле, подскочил с бревна и опрометью помчался в лес. Ноги почти не касались земли. Он был быстр и легок. Услышав за спиной радостный смех Эркеле, он рассмеялся тоже. Мимо стрелой пронеслась рыжая рысь. Ойгор почувствовал, как меняется мир вокруг и он сам.

Дух от духа моего. Сказание о Тюрген-Суу и Кызыл-Кане

Рядом с рысью невесомыми скачками бежал светло-коричневый марал, откинувший назад гордую голову с тяжелыми ветвистыми рогами. Совсем как тот, что был когда-то изображен на руке Ойгора из охотников, не существовавшего более.

Ее мучительные стоны и вырывающиеся изредка истошные крики разносились далеко в лунной ночи. Весь стан не спал сегодня, страдая с ней, – так ей казалось.

– Еще немного, госпожа, – горячо прошептала на ухо молодая повитуха, подсовывая ей под нос пучок резко пахнущих растений.

Наползавшее беспамятство немедленно отступило, и женщина досадливо отмахнулась от трав. Она сидела на корточках, спиной опираясь на повитуху, которая устроилась на коленях позади. Обе женщины взмокли и дышали прерывисто, со свистом. Светлые пряди повитухи насквозь пропитались потом и облепили лоб, щеки и шею. Она снова продела руки под мышки роженицы и еще больше наклонила ее на себя.

– Давай же, чтоб тебя! – бесцеремонно прикрикнула она, не думая, что перед ней жена самого каана. – А ты, девка, беги сюда, подставь руки! Сейчас все кончится. Или будущему каану на пол падать?

Забившаяся в угол служанка покинула свое убежище и протянула трясущиеся руки к окровавленным бедрам госпожи. Тут же она ощутила теплую влажную тяжесть, и писк новорожденного мальчика слился с последним возгласом матери.

Повитуха бережно опустила Жену Каана спиной на пол, вынула нож, все это время лежавший лезвием в огне очага, и ловко перерезала пуповину. На короткий миг запахло паленым мясом.

– Искупай наследника. Вот застыла-то, как неживая, – зашипела она на служанку, бросая тревожные взгляды на живот отдыхавшей роженицы.

Служанка послушно унесла орущего младенца и принялась наливать воду в деревянное корыто. Повитуха ощупала чуткими пальцами все еще плотный живот Жены Каана и сдвинула брови. Подскочила, вытирая краем рубахи лицо.

– Эй, ты! Я сама вымою, еще утопишь. Беги-ка, девонька, да подои кобылу. Сдается, у госпожи молока нет. Слышишь, как младенчик заливается?

– Куда же? – опешила служанка. – Спят лошади, да и я не умею. Домашняя я, не дворовая.

– Так буди дворовую! – заорала повитуха. – Неужели во всем стане никто не подоит кобылу? Спят они! Каан днем и ночью о вас печется, неблагодарные. Выметайся и не входи, пока не позову.

Служанка выбежала босиком в ночь, а повитуха быстро и умело искупала младенца и завернула в чистую ткань.

– Что ты ей сказала такое? – послышался слабый голос. – Молока нет? Как же…

Жена Каана не договорила, застонав и сжавшись в комок.

– Не знаю про молоко, – сухо ответила повитуха, укладывая ребенка в плетеную корзинку. – Сама уж, видно, ты поняла. Двое их.

Жена Каана разрыдалась, спрятав лицо в ладони. Двойня не означала ничего доброго. Дурной это знак. Разделенный надвое дух – с такого толку не выйдет. Будут всю жизнь оба не живые и не мертвые. Да и жизнь одна, поделенная на двоих, у каждого вполовину короче станет. Так говорили люди, в это верил народ. Поэтому давно отыскался способ: одного из двойни умертвить, чтобы половина души ко второму вернулась. А выбрать как? Как одно свое дитя предпочесть другому?

– Кто же это проклял меня? – плакала Жена Каана, стараясь не закричать от новых спазмов, сжавших внутренности.

– Тише, тише, – бормотала повитуха. – Поднимайся. Дай сяду обратно. Сейчас покончим со всем. Ты только не кричи. Я и девчонку отослала нарочно. Никто не увидит, не узнает. Я позабочусь обо всем. Хорошо, что владыка наш в отъезде.

Жена Каана тужилась, ее тело сотрясали волны участившихся схваток.

«Хоть бы мертвый. Пусть сразу мертвый, – думала она, за страхом не чувствуя боли. – Кто же это испортил меня? Так долго без детей, и вот – двойня».

Она сделала последнее усилие и услышала, как что-то шлепнулось на пол. Живот опал, как неудавшаяся опара, а Жену Каана сильные руки во второй раз уложили на спину. Она глядела вверх. Время едва тянулось, а второй ребенок не издавал ни звука. Как есть мертвый.

– Девочка, – тихо сказала повитуха, и звучало это как приговор.

Послышались плеск воды и еле слышное кряхтение крошечного существа.

– Верно, молчи, – приговаривала повитуха, купая вполне себе живую малютку. – Умная ты, даром что хилая и некрасивенькая. Братец твой – кровь с молоком. Ишь, надрывается. А ты знай помалкивай, не выдавай себя.

Жена Каана приподнялась на локте, пытаясь разглядеть что-нибудь, но повитуха заслоняла собой корыто. Тогда она встала и на слабых ногах побрела туда, где заходился в голодном плаче будущий каан всех земель Пазырыка. Молоко было, и жадный ротик сжал беззубыми деснами розовый сосок. Жена Каана поморщилась от боли, но тут же улыбнулась.

– Было бы два мальчика, как выбрать? – спросила она ночь, не повитуху.

Повитуха стояла к ней спиной, покачивая уже завернутую в ткань девочку. Она обернулась. Жесткое выражение лица ее сменилось мольбой и нерешительностью.

– В первый раз у меня такое, – сказала она растерянно. – А я себя считала опытной не по возрасту. Госпожа…

Повитуха умолкла, проглотив слова, которые чуть не сорвались с языка.

– Что ты? Говори, – потребовала Жена Каана, к которой уже возвращались прежний властный тон и царственная осанка.

– Как ты велишь, так и сделаю, но… – Слезинка повисла на светлых ресницах повитухи, готовая вот-вот сорваться. – Я могу малютку спасти. Позволишь?

Жена Каана вскинула голову и приоткрыла рот, прижав задремавшего сына к себе так, что тот возмущенно захныкал.

– У одной из ткачих я сегодня утром приняла слабенькую девочку, – сказала повитуха. – Она не выживет. Может, уже померла.

– Ты что же… подменить хочешь? – поразилась Жена Каана.

– Нет, подменить не выйдет. – Повитуха тряхнула влажными волосами. – Мать свое дитя знает, даже если лишь раз на него взглянула.

– Поэтому ты мне не показываешь дочь? – горько спросила Жена Каана.

– Потому что она все равно не твоя теперь, – отрезала повитуха. – А ткачихе я просто принесу ее и скажу, что от нее мать отказалась. Или при родах умерла. Придумаю. Скажу, из дальнего стойбища, а то тут все знают, кто ребенка носит, а кто нет. Через несколько дней отдам ее, чтобы о тебе никто не подумал. Я еще потом хорошенько все обмозгую. Сказка будет – не подкопаешься.

– А как же мой сын? – задала вопрос Жена Каана. – Как ему с половиной души жить?

Она знала, что должна это спросить, вот и спросила, но сама сейчас в это не верила.