Случайная жертва - Алла Холод

стала одеваться, наслаждаясь замешательством, в котором оказался Роберт.

– Какой еще бизнес-план? – промямлил он. – У меня были только наброски. Просто предложения… Где ты все это взяла?

– Это мое дело, – отрезала Елена, – и почему же ты не поставил меня в известность, а? Ведь речь идет о помещении, которое принадлежит мне, не правда ли? Что за нужда была скрывать свои бизнес-планы?

– Это не бизнес-планы, это только мои мысли! – воскликнул Роберт. – Я сначала хотел убедиться, что получу поддержку, все просчитать, продумать, а потом уже вынести на обсуждение, все рассказать тебе.

– Ладно, все это эмоции, я готова, поехали. Пусть следствие разбирается, где планы, где задумки и как все это сочетается с выстрелами в голову.

– Лена, ты сошла с ума.

– Ну так убей меня, доведи дело до конца. Ты ведь в первый раз жестоко ошибся, так исправь свою ошибку, пока не поздно.

Она смотрела на него в упор.

– Не можешь? Ты можешь только исподтишка? Стоя сзади, стреляя в затылок? Бедный еврейский мальчик Робик, переживший трудное детство, никак не может стать взрослым мачо?

С этими словами она вышла из комнаты, на ходу бросив:

– Поторапливайся.

Детство у Роберта действительно было трудным. Сколько он себя помнил, мама вечно пилила отца, обидно ругала его, называя «тысячным жидом». Отец не пытался оспорить гадкое прозвище, но мама все равно поясняла, что именно оно значит:

– Нормальный еврей не может быть таким бедным! Таких, как ты, один на тысячу!

Папа был скрипачом, служил в оркестре оперного театра, денег получал мало, их не хватало, и он давал частные уроки, бегая по бестолковым ученикам. Мама, Сара Ильинична, после рождения Роберта уже не работала, она плохо себя чувствовала – это со временем стало ее профессией. Их ежедневный рацион состоял из картошки на постном масле, гренок из черного хлеба с чесноком, самого дешевого колбасного сыра. По субботам мама готовила форшмак. Когда требовалось делать важные покупки – например, окончательно изнашивались ботинки или становилось мало пальто, Сара отправляла Николая на улицу, там можно было заработать какую-то копейку. Николай Семенович брал скрипку и плелся к подземному переходу, где играл классические произведения перед спуском в подземелье. Перед ним лежал открытый футляр с мелочью. Местные гопники, собиравшие мзду с уличных торговцев и нищих, не брали с него денег – жалели убогого еврея, очень уж несчастный был у него вид. Наоборот, когда он особенно вдохновенно играл, давали с собой бутылку водки или конфеты для мальчика, сынишки, который иногда в хорошую погоду терся рядом с отцом.

Мама видела, как трудно приходится отцу, но не ослабляла своего давления.

– Это все потому, что тебя назвали Колей, – говорила она, – ну как может еврей быть Колей, а? Посмотри на себя в зеркало, какой ты Николай?

Она редко звала его Колей, все больше Шлемой. Маленький Роберт не понимал, что означает это слово, в школе его никто не употреблял, во дворе тоже. Он думал, это что-то ласковое, домашнее. Потом оказалось, что это далеко не так. Шлемазл – дурак и недотепа, а Шлема – всего лишь уменьшительное от него. Вроде как не совсем дурак, а всего только придурок.

Роберт не понимал, почему папа не обижается. Почему остается таким равнодушным ко всему.

Настоящий кризис в их семье настал тогда, когда отец вышел играть к переходу в предновогодний мороз, чтобы заработать на какой-никакой праздничный стол. Он не хотел идти, боялся, что замерзнут руки и он не сможет играть, но вышло еще хуже: ветхие, прохудившиеся ботинки не спасли от холода, и отец отморозил палец ноги, к тому же он сильно простудился, и вскоре к этой проблеме присоединилась пневмония.

Николай Семенович долго лежал в больнице, проблему с пальцем пришлось решать хирургическим путем. Но и после выписки он продолжал хромать и периодически мучительно кашлял. По ученикам он бегать уже не мог, на улицу выходить – тем более.

Когда мама принималась ворчать и жаловаться, Роберту все чаще хотелось взбунтоваться и прямо спросить ее: неужели она не чувствует своей вины за то, что произошло с отцом? Ведь он не стал бы инвалидом, если бы она постоянно не гнала его на улицу, не считаясь с погодой и его самочувствием. Он никак не мог понять: неужели ей его не жалко?

Между тем мать превращалась в профессиональную плакальщицу: она заводила свои жалостные песни с утра, как только просыпалась, продолжала их, разговаривая с соседками во дворе, отчего они стали шарахаться от нее в разные стороны, лишь завидев ее грузную фигуру, в окрестных магазинах она продолжала причитать и сетовать на жизнь.

Роберт стал хвататься за любую работу, которую только можно было найти: выдавал номерки в гардеробе театра, таскал тяжелые декорации, оказывал разные частные услуги, водил в музыкальную школу дочку главного дирижера, выгуливал собак директора театра, в общем, был на побегушках. Его обстоятельства знали, жалели мальчика, платили ему небольшую копеечку.

Обстановка дома становилась невыносимой. Мама уже не пилила отца, в этом не было практического смысла, она трагически несла свой крест, каждую минуту вещая о том, какой невыносимой ношей он для нее стал. В конце концов, отец не вынес – умер, не дав сыну шанса дорасти до того возраста, в котором он мог бы все исправить. Ощущение безвозвратности потери оказалось настолько ошеломляющим, что, стоя над свежей могилой отца, Роберт дал себе клятву никогда не жить в бедности, сделать все, чтобы не повторить печальной участи человека, которого он очень любил и которому теперь уже ничем не мог помочь.

Роберт Крайнович учился и работал, он мало спал и скудно ел, одежду покупал в секонд-хендах, у него не было никаких развлечений и досуга, он шел к поставленной цели, не отвлекаясь ни на что. Поступил в медицинский институт без блата, постигал науки добросовестно, получая отличные оценки, старался не позволять чувству ненависти к матери овладеть собой окончательно. Просто отгородился от нее прозрачной, но непроницаемой стеной, честно отдавал ей большую часть заработанных денег и старался поменьше с ней с разговаривать.

Сара Ильинична, лишенная объекта, к которому можно было бы предъявлять свои претензии, присмирела и притихла, к сыну не цеплялась, почти не ворчала, видя, что, как только она заводит очередной плач, Роберт надевает подаренные кем-то наушники. Однако надеяться на то, что мать наконец предоставила сыну право жить собственной жизнью, было рано. Дело в том, что Роберт вырос очень красивым мальчиком, и с каждым днем это все сильнее бросалось в глаза. Несмотря на