Холодные глаза - Ислам Иманалиевич Ханипаев

тут он поубавил громкости, – гондону, – прибавил громкости, – что-то не то ляпнуть, и начинается. – Он показал обеими руками, будто мнет что-то воображаемое.

– Хаос? Паника?

– Во… паника. В прошлом году тут, в ста километрах отсюда, лесной пожар был. Самолетами тушили, набирали воду в Каспийском море – и туда, на лес. В один момент в соцсетях начинаются разговоры жителей села, будто кто-то их отравить пытается. Мужик записывает видео, показывает дохлых куриц, говорит, самолет вечером пролетел, а наутро все сдохло. И, блядь, пошло по всем сетям. Еще три человека вообще в других районах, на севере Дагестана живущие, начинают рассказывать ту же историю. Вот скажи мне, зачем самолету травить шесть из десяти куриц? Блядь, ну зачем?

Я развел руками.

– Вот, бля, я тоже думаю… Взяли того бедолагу, накатали на него административку, еще кое-что прикрутили, полгода в колонии провел. Вышел как новенький. В Бога говорит, поверил.

– Серьезно?

– Так и сказал.

– Не знаю. Мне не кажется, что тюрьма как-то воспитывает.

– А вот это держи при себе. – Он ткнул в меня пальцем. – Знаешь, какой процент уголовников совершает повторно преступления?

– Не знаю.

– Я тоже не знаю. Но он большой. И мне как следователю гораздо удобнее, если потенциальные бандиты сидят в тюрьме. Сон у меня лучше от этого, – закончил он и с удвоенным азартом принялся что-то набирать в телефоне.

Мы сидели у окна и могли созерцать прекрасную, но мрачную панораму села и нависающих над ним грозных снежных гор. Я ощущал их присутствие, как будто сквозь туман за нами наблюдали молчаливые каменные гиганты, судьи, не понимающие, в чем смысл суеты этих букашек…

Сигнал машины, проезжавшей мимо кафе, заставил меня очнуться. Заур в ответ приподнял руку, улыбнулся, не очень искренне сказал «Валейкум салам…» и сразу вернулся к телефону. Мизинцем правой руки он поковырялся в глубинах своего рта. Видимо, зубочистка не очень хорошо справлялась с такой задачей. А я наблюдал за этим персонажем, способным вести жесткий допрос, угрожать человеку, выслушивать оскорбления местных жителей, а потом сесть за столик в кафе, пить чай и ковыряться в зубах.

– О чем думаешь? – вдруг спросил он.

– Просто… – ответил я и отвел взгляд в сторону окна. – Вы отсюда?

– Не. Вот эту гору видишь? – Он указал как раз туда, куда я смотрел. – За ней еще одна гора, а за ней мое село. – Он произнес название, но я его никогда не слышал. Я и об этом селе никогда не слышал. – Маленькое. Может быть, сто пятьдесят хозяйств.

– Местные вас знают.

– Ну, это наш район. В смысле Следственного комитета. Меня сюда прикрепили как выходца из этого района. Чуть что произойдет жесткое, и я уже тут. А так да – пара родственников здесь тоже живет.

– Жена Али? – спросил я, но явно зря это сделал.

Заур несколько секунд смотрел на меня, а потом без каких-либо эмоций сказал:

– Да. Моя сестра. Она переехала сюда, когда вышла за него.

– Вы думаете, он убил ту туристку? – задал я следующий вопрос, потому что решил, что раз уж он ответил на один, то терять нечего. Если бы он захотел, то уже заткнул бы меня.

Заур отложил телефон в сторону, влил в себя остатки чая, отставил кружку, всем своим видом показывая, что сейчас он поделится со мной жизненным опытом.

– Слушай внимательно. Может, тебе тоже пригодится в работе. В жизни происходит много разного пиздеца, и ты с ним часто сталкиваешься. Особенно когда делаешь мою работу и иногда – когда делаешь упорно твою работу тоже. Например, если бы ты не постарался приехать в это село, попасть внутрь того дома, попасть на допрос, ты бы не увидел все это и жил бы нормально. Работа хорошего журналиста и хорошего полицейского похожа – это один ебаный магнит, притягивающий все ебаное зло. Понял? А еще говорят, что мы долго не живем. – Он указал на себя и на меня, видимо, имея в виду полицейских и журналистов. – В общем, ты все это видишь и начинаешь всю эту хуйню примерять на себя. Ну, пропускать через свою мораль. Сам себе судья. Мол, этот черт, тот красавчик, этот виноват, тот ни при чем, так можно, а так нельзя. То есть если ты нормальный пацан, то у тебя есть моральный этот… Блядь…

– Кодекс?

– Да. И ты начинаешь его долбить, пока пытаешься себе объяснить, что за хуйня вокруг происходит. Ты молодой и сопливый. Тебе кажется, что вокруг тебя либо долбоебы, либо просто конченые мрази, а ты у нас такой хороший парень. Это у всех так начинается. По тебе тоже видно, что ты нормальный, а значит, ты думаешь, что остальные, не похожие на тебя, ебанутые на голову. Пока ты тут находился, наверное, уже сто раз успел осудить других, – сказал он и посмотрел на меня изучающе. Он был прав, я только и делал, что судил других согласно своему моральному кодексу, но мне казалось, что так и надо, потому что я трезво вижу, кто и что собой представляет. На это я почти сразу получил ответ: – И ты можешь быть прав, можешь быть не прав. Без разницы. Какой бы ты человек ни был, другим похуй на твою мораль. Каждый для себя хороший человек, и у всех свой кодекс. Но в один момент, когда устанешь от этого, ты перестанешь судить других и начнешь вести себя по-взрослому. А знаешь, как это?

– Как?

– Ты поймешь, что не бывает так, что кто-то полностью чистый, а кто-то полностью грязный. Ты все взвешиваешь и принимаешь примерное решение. Что касается туристки и Али… Там в лесу больше никого не нашли. Никто не знает, от кого она убегала и почему кричала. Там мог быть медведь, змея, даже паук, блядь, но никого не нашли. Там был только он. И мне кажется, что, скорее всего, он и был виноват. Были у него плохие намерения или не было. Может, он случайно ее напугал, а потом побежал за ней, чтобы… не знаю, извиниться, а получилось то, что получилось. Но я веду себя по-взрослому, а значит, запихнул свою мораль куда поглубже. Я не хочу его судить и стараюсь делать свою работу. Но