Демоны в раю - Дмитрий Липскеров

— Я ему говорил, — кивал головой фельдшер. — Тантризм снимает все проблемы!

По роже в этот день получили многие. И охранники, и зеки. Чмок искал своего замполита, а Рогов словно испарился.

— Где Рогов?!! — грозно вопрошал Чмок.

Но ответа не было.

— Я спрашиваю, где Рогов!!!

И опять тишина.

А здесь Кискин подоспел с напоминанием:

— Помните про отпуск?.. Проигранное пари — долг чести!..

Чмок не успел проанализировать, почему именно на фельдшера у него вдруг ярость зашкалила. В общем, Кискина отнесли в его же больничку…

Зона затихла. По сарафанному радио в мгновение разнеслась информация о том, что кум не в себе, что творит произвольную расправу, от того в лагере, как на мужской половине, так и на женской, воцарилось политкорректное затишье.

Что-то произошло в мозгу Чмока. Какие-то провода закоротили. Никаких мыслей, лишь обрывочные рефлексии да гормональные накаты.

Его тело направилось в женскую часть лагеря, где, порыкивая и погавкивая, произвело инспекцию пошивочных цехов. Необыкновенно злое тело отменило нескольким зечкам условно досрочное освобождение, которое вот-вот должно было вступить в силу. Зечки заголосили в голос, так как на воле у них росли маленькие дети, будущие уголовники…

До самой ночи начлагеря наводил в зоне порядок, который, по разумению его, нарушился во времена чмоковского отсутствия. Лишь к двум часам после полуночи он умаялся и сделал перерыв. Ощущая огромное чувство голода, Чмок шатнулся к столовой, вернее, к ее кухне, где обнаружил с десяток работников, которые суетились вокруг дымящих кастрюль со всяким варевом, а возле накрытого накрахмаленной скатертью столика стоял, одетый в парадную форму, замполит Рогов.

— С возвращением, Вань!

Чмоку очень хотелось его зашибить, но вид отварного языка и свекольного хрена, дымящейся картошечки, истекающей сливочным маслицем, холодной водочки в стеклянном графинчике отвлекли сознание от желания произвести насилие тотчас. Начлагеря воспринял увиденную картину как должную, а потому уселся на стул и принялся активно поглощать продукты. Он видел, что на столе есть и вторая тарелка с вилкой, а также стакан. Проглотив закуску, сквозь зубы поинтересовался:

— Для кого?

— Я думал, если тебе будет компания нужна!.. — заговорил Рогов.

— Для себя накрывал?

— Кого хочешь, Вань, с собой сажай! Твое право!

— Я садиться не собираюсь! — скосил глаза на комиссара Чмок. Потом перевел свой взгляд на говяжье рагу с мясной подливой на пюре. — Ни с кем!

— Неточно выразился! — оправдался Рогов.

Дальше Чмок ел молча. Изо всех кастрюль отъел по половине, а потом, рыгнув в знак благодарности, приказал:

— Петерсон в душевую!

— Есть! — отозвался Рогов.

К месту своего позора Чмок шел неторопливо. В его замкнувших мозгах не вырабатывались мысли, а душа то ли спала, то ли болела серьезно в эту ночь, так что начлагеря даже стыда не помнил.

В ожидании латышки он сидел на стуле, прямо но центру душевой. Пустил газы, с интересом слушая отзвуки от кафельных стен.

Ее втолкнули. Она посмотрела сначала на Чмока, а потом, услышав лязганье замка, обернулась на дверь, затем вновь на Чмока. Глядела без страха, но с удивлением.

— Здравствуйте! — поздоровалась.

— Раздевайся! — приказал Чмок.

— Что? — она еще больше удивилась.

— Скидывай, сука, барахло! — вдруг заорал Чмок. Его глаза наполнились кровью, а кулаки сжались.

Она не боялась или тщательно скрывала страх, пряча его за напряженной улыбкой.

— Так вы что пришли? — спросила. — Мне же за свой позор мстить?..

В мозгах Чмока треснуло электрическим разрядом, но не отомкнуло. От ее вопроса было ощущение, как от внезапного подлого удара. Начлагеря аж задохнулся от гнева.

Его трясло. Несколько секунд он даже не мог сказать слова единого. От этого внезапного психического нападения Чмок потерял дыхание, но злоба придала ему силы, тело рванулось со стула, а огромный кулак въехал ей под дых, почти туда, где жило ее рыжее солнце. Она не вскрикнула даже. Лишь согнулась вдвое. А с головы струился к полу поток золотых волос.

Он долго ее бил, отупевший до скотского состояния. В исступлении срывал с нее одежду, а потом, наклонив, пытался силой завоевать ее рыжее солнце. Но его оружие не сработало, а от того, еще более обозленный, он стал загребать солнечный жар жадными пальцами… Насильник оборотил ее лицо к себе и, удерживая ее на коленях, хрипя приказал:

— Играй! Играй, флейтистка!

Ее лицо, опухшее, почти синее, с разбитыми губами, почти мертвое, горело глазами, бесстрашно смотрящими на него снизу.

— Перед свиньями не играю, — произнесла она.

И тут у Чмока отомкнуло.

Как-то разом снизошло. Будто была ночь, а через мгновение — день.

Он смотрел на нее с трагическим любопытством, видел как его собственные ручищи сжимают худые плечи истерзанного тела… Так бывает, когда кошка сыта и, позабавившись с мышкой, оставляет ту жить с переломанными костями. Но он не был кошкой, он искал в себе человека… Они встретились взглядами, ноги Чмока вдруг стали ватными, подломились разом, и он упал перед нею на колени. Их лица оказались друг против друга. Сквозь отек избитого лица на него по-прежнему смотрели ее глаза. В них опять не было страха, боль одна.

Именно сейчас, будь у Чмока пистолет, он бы застрелился в следующую секунду. Надеясь на это, он похлопал себя по бокам, а потом, не найдя ствола, вдруг поднял голову к потолку, откуда проливался омерзительный свет лампы дневного света, открыл рот и завыл. Он завыл с такой отчаянной нотой, такие крупные слезы потекли из его налитых кровью глаз, что она, уже отпущенная, бессильная, не упала на пол, удерживалась на окровавленных коленях, глядела на него и, казалось, даже сострадала.

А потом он судорожно обнял ее. Пытался прислониться щекой к ее щеке, но разбитая почти до костей Ирэна чуть слышно застонала, а от этого он пришел в исступление, в полнейшее сознание, что натворил ужасное. Его губы нервно шептали «Прости, прости!!!», он гладил большой ладонью по огненным волосам, в которых сохла кровь… Кровь сочилась из губ, он припал к ним, стараясь своими запекшимися исцелить ее улыбку.

— Люблю тебя, люблю!!! — Его руки нащупали разорванную им же юбку, которую сейчас он пытался приспособить в области открытого солнца, чтобы укрыть его. Он чувствовал на пальцах прошлый жар этого солнца, а потому протянул перед ней ладони с растопыренными пальцами и с отчаянием стал требовать:

— Отрежь их!.. Хочешь, откуси!.. Я люблю тебя!.. Кусай же!!

Потом он опять завыл…

Это был вой волка, который с голодухи сожрал свою волчицу. Волк выл так исступленно, призывая сородича, которому мечтал подставить незащищенное горло.