Пруд с золотыми рыбками - Елена Дорош

волосам расческой, гордо встряхнулась и, замотавшись в полотенце, вышла в коридор.

И тут она не успела даже понять, что случилось. Чьи-то руки подхватили ее под попу, и голос Федора сказал в ухо:

– Не знал, что ты такая ревнивая. Прямо фурия. Настоящая.

Она мгновенно разозлилась так, что впилась зубами ему в плечо. Он хохотнул и прижал ее к стене. Полотенце слетело и унеслось неизвестно куда. Марфа вцепилась ногтями в его горячую кожу. В ответ Федор только стиснул сильнее и хотел поцеловать. Она не далась, а, как вампир, припала к его шее и застонала. Жесткая мужская рука забралась в ее волосы и сжалась в кулак. Ах так? Она сдавила ногами его бедра, укусила за ухо, увидела бешено вспыхнувший глаз и, уже ни в чем не отдавая отчета, закинула голову, подставляя беззащитное горло. Возьми, только не отпускай!

Марфа лежала с закрытыми глазами, пытаясь угадать, сколько прошло времени. Ничего не угадывалось, и она немного приподняла одно веко. Взгляд уткнулся в светящуюся мягким отраженным светом вазу на низком столике у дивана.

Невыразимая печаль

Открыла два огромных глаза,

Цветочная проснулась ваза

И выплеснула свой хрусталь.

Вспомнив Мандельштама, она лениво разлепила второй глаз и скосила его вниз. Она лежала на Федоре, а он – на старом ковре у нее в квартире. По крайней мере, не на голом полу.

Чтобы понять, еще ночь или уже утро, пришлось не просто повернуть голову, но и приподнять так, что слегка хрустнула какая-то косточка в шее.

Оказалось, что за окном утро. И отнюдь не раннее.

– Ужас, – голосом умирающего котенка вынесла вердикт Марфа.

– Ужасный? – хрипло уточнил Федор.

– И кошмар кошмарный, – согласилась она и сползла с него.

Федор сразу почувствовал, что стало холодно.

– Ляг обратно, – попросил он, – я мерзну без тебя.

– Со мной не замерзнешь, это точно, – сказала она и забралась обратно.

Федор улыбнулся, закрывая глаза. Что-то часто он стал улыбаться в последнее время. Не сглазить бы.

И тут же перед глазами встала сцена избиения младенца в коридоре. Федор собрался было хохотнуть, но одумался. Как бы его не постигла участь бедной Алины.

– Ты смеешься? – спросила Марфа.

– Да ты что? Нет, конечно.

– А чего у тебя живот трясется?

Она подняла голову и уставилась подозрительно.

– От голода.

– Тогда вставай и иди на поиски пропитания, – заявила она и улеглась поудобнее.

– А разве ты не должна меня накормить на правах хозяйки?

– Была бы рада, но…

Она чуть было не ляпнула, что вчера заказанный ею в ресторане ужин с аппетитом съел Володя, но успела вовремя заткнуться.

– У меня дома отродясь никакой еды не бывало. Помнишь, тебе пришлось с собой приносить?

Пауза получилась такой крошечной, что он, похоже, ее не заметил. Уф! Марфе вдруг стало так жарко, что она все же скатилась с Федора и, быстро поднявшись, унеслась на кухню со словами «Сейчас гляну, вдруг сушки завалялись».

Вчерашнее свидание с Мышляевым получилось каким-то странным и комканым. Она надеялась, что у них в кои веки будет возможность откровенно поговорить. Среди животрепещущих тем значились история с избиением, Юля, но главное, что она хотела выяснить, – их отношения. Ну не то чтобы выяснить – выяснять отношения она как раз ненавидела, – а просто понять, что между ними происходит. Вроде бы все как всегда. Люблю тебя, Зая, соскучился, целую, мечтаю о встрече и так далее. На деле все было на бегу, второпях и наскоро. Впрочем, вчера и наскоро не получилось. Потискав ее и выдав дежурный набор нежных словечек, мимолетом поинтересовавшись, откуда пластырь на лице, и не слушая ее лепета, он уселся ужинать, а когда она ушла варить кофе, он вдруг забежал в кухню с телефоном у уха, с кем-то поговорил и сообщил, что его вызывает шеф. Пока любимый ходил, как он выразился, «на дорожку» в туалет, Марфа взяла телефон и посмотрела входящие звонки. Последний номер был ее собственный, и было это два часа назад.

Выходит, он решил ее бросить и готовит для этого почву? Зачем тогда сюсюканье и постоянные признания в любви? Будь он холоден, она бы быстро все поняла. Так нет же! Мяучит, ластится. Для чего? Жалеет ее? Разве она похожа на девушку, которая нуждается в жалости?

Марфа поставила на огонь турку, стала рыться в ящиках в поисках сушек и неожиданно наткнулась на почти полный пакет маленьких соленых крендельков. Вот удача! Когда это она успела его купить?

Вчера после ухода, а точнее, бегства Мышляева она подумала не только о его намерениях. Гораздо интереснее был другой вывод. Прислушавшись к себе, она вдруг поняла, что чувствует что-то похожее на облегчение. Значит, она врала себе, считая, что испытывает к нему настоящие чувства? Иначе, наверное, билась бы головой об стену, писала бы призывные эсэмэски, типа «вернись, я все прощу» и «не покидай меня, молю».

Впрочем, вчера рефлексия и самокопание надоели ей довольно быстро. Она закончила две давно начатые статьи, посмотрела какой-то веселый хоррор и улеглась спать, рассудив, что утро вечера мудренее, потому времени, чтобы поколбаситься, будет достаточно.

Уже засыпая, Марфа вспомнила, что Федор не позвонил ей ни разу. Ни одного разочка. Конечно, она сама сказала, что встречать ее нет необходимости, и это был намек на то, что она будет не одна, но все-таки… Мог бы написать пару слов для очистки совести. Наконец она решила, что все мужики – сволочи, потому что бросили ее одну, немного позлилась, потом встала, проверила, закрыты ли окна, и снова улеглась, решив, что отныне будет рассчитывать лишь на себя.

А от этого Волынцева ей вообще ничего не надо. Вот так!

Проснулась она с той же мыслью. И с той же замечательной мыслью отправилась в душ, где, как оказалось, намывается прелестная Алина.

И тут в один миг все рухнуло!

Вспомнив про то, как тыкала в Алинин живот вантузом, Марфа прыснула, подхватила поднос с кофе и пошла кормить голого мужчину, лежащего на ее ковре.

Оказалось, что мужчина уже не валяется на ковре, а почти одетый стоит напротив стены и смотрит на пустую раму от картины.

– Я подумываю сделать из нее что-то вроде инсталляции: напихать каких-нибудь веток, в центре повесить расписную тарелку…

– А куда ты дела картину?

– Как раз в воскресенье вечером подарила одному старичку, другу Анны Андреевны. Ее, кстати, его отец рисовал.

– Когда?

– Что «когда»? – не поняла Марфа.

– Давно рисовал или недавно?

– Не знаю. Иван Анатольевич сказал, что они еще детьми были, когда