100 магнитоальбомов советского рока - Александр Исаакович Кушнир

числился по штату как «уборщица» (затем оказался повышен до «техника»), но во внеурочное время мог записывать альбомы своих друзей: «Високосного лета», «Машины времени» и, чуть позднее, «Воскресения».

...Несмотря на звукоизоляцию и настоящую звукорежиссерскую кабину с двойным стеклом, студия ГИТИСа была, в общем-то, небогатой. Два венгерских магнитофона STM, один «МЭЗ-62», пишущий на узкую пленку, тесловский пульт и пленочный ревербератор, который работал при помощи спичек, поскольку иначе магнитофонная пленка наотрез отказывалась прижиматься. По-видимому, наличие техники подобного уровня являлось необходимым условием для записи советских рок-групп того времени.

Звукорежиссером и продюсером записи вызвался быть сам Кутиков, которому ассистировал второй концертный звукооператор «Машины» Наиль Короткин. Сессия продолжалась неделю — ровно на такой срок Макаревичу удалось отпроситься с работы в родном архитектурном «Гипротеатре». Маргулис числился санитаром в морге и безопасности советской медицины своим отсутствием реально не угрожал. Кавагоэ и духовая сессия также работали чисто символически.

Записывались при закрытых дверях по ночам и достаточно быстро, поскольку почти все песни были обкатаны на концертах. Группа замахнулась на двойной альбом — не концептуально, а чтобы записать бо́льшую часть имеющихся в репертуаре композиций.

В отличие от «Високосников», которые незадолго до этого записывались на «Свему», «Машина» фиксировала собственные нетленки на блины BASF, вовремя подоспевшие из Государственного дома радиовещания и звукозаписи для обучения студентов. Судя по всему, до студентов эти пленки так и не дошли.

Технология записи была традиционной: вначале на 38-й скорости на один из магнитофонов записывалась болванка, на которую фиксировалась ритм-секция одновременно с гитарой. Сверху накладывались дудки и партии соло-гитары. В результате получалась фонограмма «минус один» — инструментальная часть альбома без вокала, который записывался в последнюю очередь.

«Запись получилась отличная, — вспоминает Макаревич. — Слушая ее сейчас, я удивляюсь, как мы добились такого звука при той убогой аппаратуре... Какое-либо микширование исключалось, вернее происходило в момент записи, и если кто-то слажал, то начинать приходилось заново. Все приборы обработки состояли из сиротского пленочного ревербератора Swissecho, купленного случайно по газетному объявлению. Кутикову за работу в таких условиях следовало тут же в студии поставить памятник».

«Свою задачу я видел в том, чтобы сохранить настроение и передать энергетику группы, ориентируясь на работы Джорджа Мартина и Фила Спектора, — говорит Кутиков. — Я искал звук для «Машины» с точки зрения моего ощущения музыки, которую они играли. Я искал их звук с точки зрения человека, который слышал «Машину времени» на концертах со стороны... На этой записи есть масса технических огрехов, связанных с тем, что акустика в студии, на которой прослушивались плоды наших трудов, была не тестовая и мы ошибались в оценке звука при первом прослушивании».

Звукорежиссер и музыканты работали в студии с полной отдачей. Чего только стоило «по-человечески» записать с трех микрофонов восточногерманскую ударную установку Tokton. Сложно представить, но именно на этих барабанах Кавагоэ «давал Бонэма» — без бонгов, лайнбеллов и прочих маракасов. По характеру он был натуральный дикарь — презирал нотную грамоту как явление, играл громко и размашисто, частенько забивая барабанами остальные инструменты.

Блюзмен Маргулис плотно завис на Motown и белом блюзе («он чуток поумней») и, в отличие от других «машинистов», тихо недолюбливал Led Zeppelin. На альбоме он был соавтором двух композиций: «Блюза о безусловном вреде пьянства» и «Телеги», которую они с Макаревичем сочинили буквально за несколько минут. Помимо игры на басу и гитаре, Евгений, являясь обладателем низкого и глубокого голоса, периодически подпевал Макаревичу. В числе других его достоинств было умение работать в коллективе и, что называется, не тянуть одеяло на себя. Ко всем внутригрупповым конфликтам он относился спокойно, без лишнего шума делая свое нелегкое басистское дело.

Сложно сказать, какие конкретно источники вдохновения были в те годы у Макаревича, один внешний вид которого — в рубашке с бахромой, расклешенных джинсах, в каплеобразных затемненных очках и с густой шапкой непослушных кудрявых волос — предвещал слушателям таинственно-волнующее путешествие в заповедную страну рок-н-ролла. Конечно же, тут не обошлось без Beatles. Что касается среднетемповых произведений «Машины времени», то по ритмическому рисунку они напоминали Smokie, а иные медленные вещи, так сказать, предвосхищали знаменитую «Hotel California».

Иногда у «Машины» случались впечатляющие прорывы за размер «четыре четверти», когда группа дерзко отваживалась на 5–7-минутные эпохальные композиции типа «Девятого вала» (бенефис духовой секции) или состоящей из трех частей «Это было так давно» — джаз-рок, написанный непосредственно в студии и стилизованный под Билли Кобэма. Эта песня записывалась по частям, поскольку с одного раза безошибочно сыграть все брейки и спеть вокальные партии музыкантам было сложновато.

В программу было включено также с полдесятка блюзов, разных по настроению и подаче — от поп-медляков в духе белого танца до психоделического «Солнечного острова», протяжное гитарное соло в котором напоминало о кратковременном альянсе группы с «московским Джими Хендриксом» — легендарным гитаристом «Второго дыхания» Игорем Дегтярюком.

Не обошлось на альбоме и без ретро. Композиция «Шок» из репертуара «Мифов» явилась предвестником будущих экспериментов «Машины времени» в ретро-направлении, производившихся при активном участии Петра Подгородецкого («Ах, что за луна», «В Никитском ботаническом саду» и др.).

«Мы испытывали потребность в экспериментах и никаких рамок перед собой не видели, — вспоминает Макаревич. — Может, это витало в музыке тех лет, а может, было присуще только нам. Каждый день мы открывали для себя что-нибудь новое: то Soft Machine, то Чика Кориа, то трио Ганелина. И это тут же, как в зеркале, отражалось в наших вещах — притом что играли мы совершенно другую музыку».

Итак, за неделю ночных смен «Машиной» было записано ни много ни мало — 24 композиции. Поскольку вся первая ночь ушла на настройку инструментов, за последущие приходилось записывать и тут же прослушивать по четыре-пять песен.

«Несмотря на большой объем работы, скандалов практически не было, — рассказывает Маргулис. — Иногда мы лениво переругивались, умиротворенные выпитым портвейном, иногда впадали в молодежное веселье и попросту бесились».

«Я был единственным трезвым человеком во всей этой компании, — говорит Кутиков, — поскольку мне это было необходимо для работы. Хотя иногда, ближе к утру, и мне приходилось выпивать — чтобы сохранить работоспособность».

«Помню, как мы записывали «Посвящение Стиви Уандеру» и я как-то очень удачно спел и возрадовался, потому что тональности тогда выбирал запредельные и пел на грани возможного, — вспоминает Макаревич. — Но помощник по записи Наиль нажал не на ту кнопку и стер мое гениальное исполнение. И я потом корячился всю ночь, бился об стену, гасил в студии свет для состояния, выпил