Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов

class="v">Вот Рубцова

              успеть бы снова,

как завет его,

                   перечесть.

У него так поставлено слово —

сможет сердце твоё согреть!

Где искать Николая Рубцова?.

«Да где же ты есть, Коля?..»

Василий Белов – у могилы Николая Рубцова

Вопрос на первый взгляд нелеп,

хотя в нём – боль отчаянья.

Нет больше Коли на земле,

найти его не чаем мы.

Стихов на том не наберёшь.

Всё остальное – в замыслах.

И всё же, Коля, ты живёшь

врагам своим на зависть!

Идёт стихов твоих отбор,

чтобы запомнить лучшее,

и нескончаем разговор

с тем, что легко заучено.

Есть монументы там и сям,

полотна живописные…

Ты, Коля, вновь приходишь к нам

в словах, как росы чистые.

Вот в этом ты, конечно, есть

и навсегда останешься,

пронзительного счастья весть,

весь – радостное таинство.

Н. Н. Сотников

Став ленинградцем, им остался навсегда

Учились мы на одном факультете журналистики, но на разных курсах. Я знал, что он серьёзно увлечён поэзией и периодически публикуется, но нечасто. В ту пору знакомы мы уже были, но каких-то деловых и сугубо творческих контактов у нас не просматривалось. К тому же вскоре Виктор Максимов оставил учёбу и стал солдатом Группы советских войск в Германии. Жизненных впечатлений у него накопилось много, как я потом узнал, он постепенно готовил к печати свою вторую книгу, а первая уже увидела свет в «Лениздате».

В Германии он серьёзно заболел, пришлось делать операцию, после которой возвратился домой досрочно. На факультет не вернулся и принял решение сосредоточить всё внимание на личном литературном творчестве.

На него обратили внимание в Комиссии по работе с молодыми литераторами, а самое главное – его стихи положительно оценил первый секретарь Правления Ленинградкой писательской организации Олег Шестинский. В ту пору он как раз искал кандидата на должность референта по работе с начинающими авторами. И вот парадокс, для послевоенной поры редчайший: без диплома о высшем образовании он был принят на эту должность.

Так мы с ним стали коллегами. Диплом и почти четырёхлетний редакционно-издательский опыт у меня был, и после продолжительного собеседования с Олегом Шестинским, который искал такого сотрудника, у которого было бы сочетание журналистского труда с трудом редакционно-издательским, он пригласил меня на должность литературного консультанта по общим и организационным вопросам, а фактически – своего помощника. Так мы с Максимовым стали коллегами. Появились и общие дела и совместные задания, общее участие в некоторых организационных делах. Перед нами – примеры небывалых ранее исключений из правил: у него не было диплома, но уже был членский билет Союза писателей, а у меня наоборот – диплом был, но авторские книжки ещё даже не просматривались.

Отношения у нас были доброжелательные, но вкусы разные, ибо он тяготел к изданиям с подчёркнуто сельской ориентацией. Как я понял, из всей учебной программы он предпочёл историю древнерусской литературы. Эта тематика у него стала со временем преобладающей. Второй тематический пласт – современная армия, но без восторженных песнопений и одновременно без нагнетания трудностей и разного рода негативных впечатлений. А это как раз устраивало издателей!

Что же касается сугубо ленинградской, блокадной тематики, то она возникла и оформилась не сразу. Дело в том, что Виктор не был коренным ленинградцем, жил в пригороде, в городе бывал только по делам и многих сторон жизни просто не знал, не ведал. А тут руководство писательской организации приняло решение: поскольку «заработала» жилищная цепочка, иначе говоря, продвинулась очередь на жильё, предоставить ему комнату в коммунальной квартире на Петроградской Стороне. Вот тут-то он впервые окунулся в чисто ленинградскую атмосферу. В результате родился удачный цикл стихов о людях с блокадными судьбами. Сейчас вы эти стихи прочитаете.

В дальнейшем он к блокадной теме уже не возвращался, печатался преимущественно в Москве, но, несомненно, свой яркий и во многом необычный вклад в развитие блокадной темы он сделал.

Виктор Григорьевич Максимов (1942–2005)

Стихи о блокаде, войне, Петроградской Стороне

Горит печурка детских дней

Мы книгами печку топили…

За окнами выло, мело.

Мы книги на рынке купили

по тридцать копеек кило.

Печная утроба ворчала.

А помнится,

были средь книг

в виньетках роман без начала

и фрейлины царской дневник.

И чьё-то собрание в коже

коробилось дымно в огне.

И таяла дива на ложе,

пылал есаул на коне!

Но самые драные с виду,

которых на рынке хоть воз,

отец, отобрав деловито,

на книжную полку отнёс.

Варился в кастрюле картофель,

и вечер тенями мудрил,

и Пушкин, рисованный в профиль.

губами отца говорил…

И вился над миром шалавый,

и таял, метелью гоним,

как демон признанья и славы,

изящной словесности дым…

Этот дом на Петроградской Стороне

Т. В. Бычатиной

Этот двор,

              где утром шаркает метла,

где бессмертный драный кот живёт в подвале,

               где траву асфальтом вывели дотла,

интуристам демонстрируют едва ли.

Этот дом —

              на Петроградской Стороне,

штукатуренный и крашенный с фасада,

       со двора

               в снарядной сыпи по стене

не отыщешь на рекламах Ленинграда.

Эта лестница —

           куда уж там старей:

камень вытерся,

                ступеньки окосели,

шесть одышек

          (будь неладна!)

                             до дверей —

помнит больше похорон,

                     чем новоселий!

Эти хитрые задвижки и замки!..

Час настанет —

                 их приезжий раскурочит.

…Вяжет седенькая женщина носки,

         и в отдельную с удобствами

                                           не хочет!

Ни в какую не покинет свой чердак.

Где уж там?

        Чего уж там!

                         Не сладко!..

Потому, что это так

              и только так:

             ЛЕНИНГРАДЦЫ,

                    ЛЕНИНГРАДЕЦ,

                             ЛЕНИНГРАДКА!

Комната с часами