Гражданская война и интервенция в России - Василий Васильевич Галин

средней численности этого, в то время еще чисто офицерского, полка составляет потрясающий процент потерь: 280 %»[520]. Огромные потери среди офицеров добровольцев, наряду с проведением общей мобилизации, привели к тому, что «процент офицеров упал в 7–8 раз, и армия, — как отмечает С. Волков, — стала терпеть поражения»[521]. Эти выводы подтверждает и статистика доли офицеров в армии Юга России (Таб. 3).

Таб. 3. Доля офицеров в армии Юга России и ее общая боевая численность[522]

«Приближалась осень, — вспоминал Штейфон, — Истомленные войска не имели теплой одежды. Резервов не было. Части воевали уже только своими кадрами. Дух бойцов изнашивался. И когда после занятия Орла и Брянска советская Москва готовилась к эвакуации и на фронт была двинута даже личная охрана Ленина — Латышская дивизия, добровольческое командование уже не имело сил, чтобы сломить несомненно последнее сопротивление»[523].

К этому времени мобилизационный ресурс Белых армий был исчерпан полностью, их пополнение осуществлялось только за счет мобилизации военнопленных. Как вспоминал ген. Сахаров, в колчаковской армии «это были последние наши ресурсы; красноармейцы пополняли белые войска… Армия не получала пополнений с тыла, ни одно обещание Главковостока выполнено не было; армия в это время уже не имела своих запасных частей… Пополнения не прибывали. Все телеграммы, настойчивые просьбы и требования оставались без ответа»[524].

На Юге России военнопленными комплектовались даже такие дивизии, как корниловская и дроздовская. «Иногда, ввиду больших потерь, процент пленных в строю доходил до 60–80»[525]. Однако, если в начале 1919 г. пленные красноармейцы охотно становились в строй «белых», то к концу года ситуация кардинально изменилась и «белым» приходилось прибегать к «насильственной мобилизации… среди военнопленных»[526]. Врангель «вербовал солдат (из дезертиров и военнопленных) простым методом, расстреливая на месте всех офицеров и младший состав и предлагая остальным делать свой выбор. Большинство не колебалось»[527].

Результат подобной мобилизации был одинаков для всех белых армий: «только что прибывшее пополнение, — вспоминал колчаковский ген. Сахаров, — получив приказ идти в наступление, выбегало, подняв вверх винтовки, обращенные прикладами в небо, передавалось на стороны красных и открывало огонь по своим. Почти все офицеры в таких полках гибли…»[528]. Точно такие же примеры с Юга России приводил командир дроздовской дивизии ген. А. Туркул: «Батальон шел теперь на красных без офицеров. Одни солдаты, все из пленных красноармейцев, теснились толпой в огонь. Мне казалось, что это бред моей тифозной горячки, как идет в огне толпой, без цепей, наш второй батальон, как наши стрелки подымают руки, как вбивают в землю винтовки штыками, приклады качаются в воздухе. Никогда, ни в одном бою у нас не было сдачи скопом. Это был конец…»[529].

Разложение

Бескорыстное исполнение долга и служение родине было редким явлением; большинство смотрело на события текущего момента с точки зрения личной наживы.

Ген. К. Глобачев[530]

Провал всех попыток введения регулярства и мобилизации во всех «белых» армиях, были лишь внешними признаками внутреннего разложения того самого «тыла», за который эта армия шла на смерть. «Из наших полков выбывали лучшие, гибли храбрейшие русские офицеры и солдаты, цвет нашей армии. Но главное — всего хуже было то, — отмечал ген. Сахаров, — что падала надежда на успех и вера в дело»[531]. Причина этого, по словам Сахарова, заключалась в том, что «Армия, проявлявшая чудеса героизма и предел напряжения сил, добившаяся блестящей победы была предана, она не получила ни пополнений, ни одежды, ни теплых вещей. А между тем наступала уже суровая сибирская зима… И добро, если бы не было в тылу запасов, а то ведь в Красноярске, Томске, Иркутске были полные склады»[532].

«Как будто нарочно, тыл не присылал ни одного вагона теплой одежды, ни пополнения, ни офицеров, даже хлеб и фураж доставлялись в армию нерегулярно, несмотря на большие запасы и обильный урожай, бывший в Сибири в том году. Полки и батареи тают. Большинство лучших офицеров и солдат выбито… Но за что люди гибнут? Что в будущем? — вопрошал главнокомандующий колчаковской армией Сахаров, — Вера в успех при настоящих условиях исчезает… К сожалению, в армии, начиная от стрелка и кончая ее командующим, нет теперь веры, что настоящее правительство способно исправить положение. Армия не верит ему….»[533].

Колчаковская армия

«Тыла у нас никогда не было, — констатировал в своем донесении начальник 12-й Уральской стрелковой дивизии ген. Р. Бангерский уже 2 мая 1919 г., — Со времени Уфы мы хлеба не получаем, а питаемся чем попало. Дивизия сейчас небоеспособна». При этом Бангерский отмечал, что не видел в старой армии такого героизма, какой был проявлен белыми войсками в последнее время, но всему есть предел: «Хотелось бы так знать, — вопрошал он, — во имя каких высших соображений пожертвовано 12-ой дивизией»[534].

Передавая состояние колчаковской армии осенью 1919 г., ген. Сахаров отмечал, что «внешний вид этих русских полков был совершенно отличный от того, какой они имели всегда раньше. Как будто это были не воинские части, а тысячи нищих собранных с церковных папертей. Одежда самая разнообразная, в большинстве своя, крестьянская, в чем ходил дома; но все потрепалось, износилось за время непрерывных боев и выглядит рубищем. Почти на всех рваные сапоги, иногда совсем без подошв; кое-кто еще в валенках, а у иных ноги обернуты тряпками и обвязаны веревочкой… Штаны почти у всех в дырьях, через которые просвечивает голое тело… Офицеры ничем не отличались по внешности от солдат…»[535]. В частях Северной группы Сибирской армии «люди босы и голы, ходят в армяках и лаптях… Конные разведчики, как скифы XX века, ездят без седел»[536].

«Армия все более и более таяла, оставшись одетой по-летнему. А в тылу были накоплены колоссальные запасы, такие, что их не могла бы использовать вдвое большая, чем наша армия!»[537] «Какие богатые склады нашли мы в Инокентьевской! Всего было полно: валенок, полушубков, сапог, сукна, хлеба, сахара, фуража и даже новых седел. Только теперь встало во весь рост преступление тылового интендантства и министерства снабжения, оставивших в октябре нашу армию полуголой»[538].

Основное зло, по мнению ген. Сахарова, заключалось в том, что всë «сводилось к бумажному управлению и бумажным отчетам. Это и есть то, что называют бюрократической системой: в этом самообмане и успокоении и заключаются ее вредные стороны»[539]. Но главное «нежелание и неумение организовать жизнь страны, главным