Фаворит - Валентин Пикуль

— А как же здоровье короля Фридриха Великого?

Ответ нашли обтекаемый, избежав слова «смерть»:

— Фридрих Великий уже не играет на своей флейте…

Потемкин выслушал доклад о порядках в новых имениях.

— При князьях Любомирских, — говорил Попов, — украинских крестьян злодейски умучивали. Женщин подвешивали к потолку за волосы, бритвой подрезали по волоску до тех пор, пока волосы держали несчастную, и наконец она срывалась, оставляя у потолка лоскут кожи с остатками волос…

— Довольно! — крикнул Потемкин. — Садись и пиши: «Все находящиеся в купленном мною у князя Любомирского польском имении виселицы предписываю тотчас же спилить, не оставляя и знаку оных…» Добавь от меня сам, чтобы впредь люди страхов не имели, а кому из хохлов желательно, пущай ко мне едут… Пока уже нам украинцев к флотскому служению привлекать!

Он приехал в Петербург, когда русский Кабинет находился в состоянии душевной прострации. Спросил у Безбородко:

— Что у вас тут? Будто все с ума посходили?

— Старый Фриц Богу душу отдал.

— Так еще немало разных Фрицев будет…

Безбородко объяснил перемены. Новый король Фридрих Вильгельм II ограничен умом, но преисполнен самого пошлого чванства, а наследство ему досталось большое и грозное:

— Армия, финансы… Если дядя его на рожон не лез, то Фридрих-Вильгельм не таков. Мы тут крепко ныне удручены: как бы не возникло альянса его с турками, а то и с поляками.

— Польша отвергнет такой несуразный союз.

— Дай бог! Но продажность шляхты известна, в Варшаве вдруг объявился маркиз Луккезини — змий гадостный.

— А что слыхать о делах в Стокгольме?

— Разумовский принят с решпектом. Но… но…

Безбородко умолк. Потемкин принял решение:

— Чувствую, пора уже мне Суворова вызывать! К делу…

Суворов, командуя Владимирской дивизией, зажился в селе Ундолы, что на Сибирском тракте; цветники и газоны, разбитые им под окнами усадьбы, гудели от обилия пчел; с реки слышался смех крестьянских детей; на столе полководца лежали журналы и альманахи литературные. Приказ побуждал его спешить с отбытием; патент на чин генерал-аншефа возвышал, приближая к фельдмаршальству. Потемкин повелевал вступить в командование дивизией Кременчугской, что расположена была на Днепре.

— Дело! — воскликнул Суворов и — поскакал…

Смолоду Екатерина подбирала фаворитов из мужчин своего же возраста, сильных и дерзостных, которые помогали ей в управлении государством, но под старость ее женское внимание задерживалось на женоподобных красавцах, помышляющих более о своем благополучии и карьере, и чем незначительнее был молодой человек, тем больше он устраивал женщину… Безбородко разумел, что фаворитизм — сильное оружие при дворе, и он даже терялся, когда альков императрицы пустовал. Потемкин тоже испытывал тревогу от пустоты в сердце Екатерины, которую — после отставки безобидного Ермолова — следовало скорее заполнить. Он предложил своего дальнего московского сородича Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова, красавца в возрасте восемнадцати лет…

Реакция со стороны Екатерины была неожиданной:

— Извини, дорогой, для кого ты фаворита избираешь? Для себя, наверное! Вы с Безбородкой много воли себе взяли, забывая, что я сама способна найти себе утешение…

Свою унизительную связь с танцором Пиком она тщательно скрывала, но шила в мешке не утаишь, и Потемкин резко заявил, что никогда не потерпит близ нее человека, абсолютно чуждого не только лично ему, светлейшему, но и его делам.

— Твои субтильства тем и закончатся, что я этого танцевальщика за ноги размотаю и в окно выброшу. — Словно продавая товар на базаре, Потемкин расхвалил своего кандидата. — Гвардии поручик, нравом веселый и комедии составляет, а по матери — из древней фамилии Боборыкиных.

Дмитриев-Мамонов был императрице представлен.

— Охти мне, старой! — сказала она со смехом. — Рисунок-то приятен, но боюсь, что колер неисправен.

— Колер сама наводи, — отвечал светлейший…

Вскоре в Париже вышел двухтомный сборник пьес «Theatre de I'Hermitage», юный фаворит Дмитриев-Мамонов угодил в неплохую компанию авторов, средь которых были представлены, помимо самой Екатерины II, граф Александр Строганов, известный в ту пору писатель Эстад, дипломаты, Кобенцль и граф Сегюр, писавший даже очень хорошо… Екатерина встретила Потемкина словами:

— Здравствуй. Сколько у тебя денег в банке Екатеринослава?

— Триста сорок тыщ. Помни: мне нужно на эти деньги открыть училище полевых хирургов. Имею еще шестьдесят тыщ.

— Подари их мне, — попросила императрица.

— Не дам ни копейки! Сам не трогаю — ради учреждения университета в краях новороссийских.

— Ты, как всегда, паришь в облаках…

— Но высоко парю! — отвечал Потемкин.

Откуда-то издалека громыхнула пушка.

— Кто еще там стреляет? — удивился Потемкин.

— Сыночек мой построил в Павловске игрушечную крепость «Мариенталь» и звуком этим призывает гостей к обеду… Совсем как в Германии: за стол не сядут, пока не выстрелят.

Она протянула ему бумагу с грифом «Секретнейше».

— Я тебя ждала. Прочти и проникнись этим…

«Мы видим уже себя при дверях той необходимости, в которую поставляет нас оборона славы и безопасности границ наших, всяк безпристрастный признает справедливость нашу. В чем, вверив Вам главное начальство над армией, даем Вам ПОЛНУЮ ВЛАСТЬ…»

Екатерина в секретном рескрипте давала Потемкину полномочия своей властью открыть войну с Турцией в тот момент, который он сочтет нужным; Потемкину дозволялось самому установить ту критическую точку, когда Булгакова следовало отозвать на родину.

— Слушай: я уже писала Булгакову, чтобы к моему приезду в Тавриду он был там — ради политических консультаций, а коли война случится, ты его при себе оставишь помощником.

— Сам буду писать ему, — отозвался Потемкин.

— Будь мудр, не спеши. Вольно ж тебе скакать по России так, что под тобою все коляски ломаются. Помни, дружок: каждые сто верст нужна остановка, дабы чинить поломанное…

На прощание они расцеловались. Потемкин буркнул:

— Все стоящее повалю, все упавшее подниму.

— С Богом!

Отпустив Потемкина, императрица позвала к себе Безбородко с вопросом: прибыл ли курьер из Стокгольма?

— Да, прибыл. Разумовский уже persona grata.

— Меня интересует: нашел ли он себе любовницу?

— Конечно! Наш посол уже вступил в связь с придворной графиней Вреде, урожденной баронессой Спарре, которая не только близка ко двору Густава, но и дружит с… Армфельдом.