Фаворит - Валентин Пикуль

Об этом разговоре Нассау-Зиген оповестил Сегюра, который ответил, что доверие Потемкина следует закрепить: Сегюр заклинал принца не покидать Киев ради свидания с женой и дождаться приезда императрицы… Потемкин подарил Нассау-Зигену крымскую Массандру.

— Вы сохранили связи в Испании? — спросил он.

— Конечно, в Мадриде я свой человек и знаю, что Испания склонна к дружбе с Россией… А вам нужны апельсины?

— Не надо нам апельсинов. Россия уже привыкла выращивать тепличные ананасы, будут у нас на базарах и апельсины свои дешевле репы… Гибралтар вы не взяли у англичан, — сказал Потемкин, — не попробовать ли нам взять у турок Очаков?

— Очаков неприступен — как и Гибралтар!

— Вот и хорошо — нам больше чести…

Под этим «занавесом» мы, читатель, развернем детективную картину знаменитых «потемкинских деревень», о которых пора уже знать правду. Сначала развернем Советскую историческую энциклопедию, которая признает таланты Потемкина, особо отмечая, что он не только удовлетворял собственное честолюбие, но стремился «и к укреплению международных позиций России, к развитию ее экономики — в последнем бесспорная историческая заслуга Потемкина», Если это так, то откуда же взялись эти навязшие в зубах «потемкинские деревни»?

Ответ лежит на поверхности: если бы Потемкин построил только «потемкинские деревни», Европа и не толкала бы Турцию на войну с Россией, — война была неизбежна именно потому, что враги России не могли смириться с основательным укреплением России на лучезарных берегах Черного моря. «Потемкинскими деревнями» никого не запугаешь, а вот потемкинская Новая Россия внушала страх неприятелям… С чего же нам начать?

Начнем с клеветы! Клевета на Потемкина сопровождает его множество лет. Этой клеветой были наполнены газеты Геббельса, который сравнивал индустрию СССР с «потемкинскими деревнями», эта же клевета живуча и поныне в неонацистских изданиях ФРГ и Австрии, где имя Потемкина снова склоняется на все лады… Выходит, что вопрос о «потемкинских деревнях» не покрыт плесенью забвения, он продолжает оставаться для нас актуальным — как вопрос сугубо политический! Но не будем пороть горячку: Несторы и Пимены, излагая события, сохраняли философское спокойствие — не это ли главный признак человеческой мудрости?

Нет, не Потемкин, а сама Екатерина была мастерица по части всяческих мистификаций, но в данном случае надо бы рассуждать об «екатерининских городах». Известно, что все нелады внутри государства императрица очень ловко маскировала успехами военными или достижениями внешней политики, — это ей удавалось в большей степени, нежели в повседневном управлении колоссальной державой с ее бедствиями, неурожаями, всеобщим недовольством народа… Политические цели преследовал и Потемкин, устроивший «путь на пользу» императрицы. Если бы ее поездка в Тавриду была лишь туристическим любопытством знатной дамы, никогда бы в Европе не сложилось об этом путешествии столько вздорных слухов и сплетен.

Откуда они, эти слухи, взялись? Где их начало?

Где первоисточник «потемкинских деревень»?

Дело вот в чем: берега Черного моря, обширные степи и жирные черноземы притягивали к себе множество обездоленных людей из Европы — чехов, сербов, венгров, кроатов, итальянцев и прочих; стоило Потемкину забить первый гвоздь в Херсоне, как сразу же наметилась активная эмиграция в сторону Причерноморья, что, естественно, вызвало тревогу при дворах монархов Европы. Для пресечения эмиграции требовалось представить Новую Россию и самого Потемкина в самом безобразном виде…

Тогда же в Германии появились первые книги, в которых русские поселенцы изображались «обезьянами» или «животными», с инстинктами примитивными, как у дождевого червя. Новая Россия умышленно рисовалась выжженной пустыней, где даже трава не растет, жители Херсона преподносились под видом каторжников. Сам же Потемкин изображался громилой с дубиною в руках, занятым поглощением водки и картами… Конечно, прочитав такое, еще подумаешь — стоит ли покидать волшебные Татры или уютную Прагу ради новой жизни на диких пустырях русского раздолья! В довершение всего некто Вебер выпустил в Вене книгу, где описал свое пребывание в Херсоне, не забыв упомянуть, что однажды наблюдал, как русские, собравшись в кружок, поедали одного случайного прохожего. Все это выглядело бы стародавним анекдотом, если бы подобные книги о «потемкинских деревнях» не издавались и в наши дни…[37]Итак, читатель, тенденция к обезображиванию славных дел в Новой России уже наметилась — еще до того, как Екатерина села в карету. Теперь подумаем: если мнимые труды Потемкина были чистейшим шарлатанством, то неужели и простые люди, строители новых городов, созидатели новой жизни, неужели и они были ослеплены шарлатанством светлейшего? Обмануть императрицу, пустить пыль в глаза ее свите — это, конечно, возможно при той неукротимой фантазии, какой от рождения обладал Потемкин. Но… разве можно обмануть целый народ, который никогда бы не стал заниматься сизифовым трудом, вкатывая на вершину горы гигантский камень, чтобы потом, разинув рты, глядеть, как он скатывается обратно!

Правильнее будет сказать так: Потемкин разворачивал в Причерноморье грандиозный макет будущей Новой России, и современники (если они, конечно, не были заклятыми врагами Потемкина, именно так и понимали его стремления. А враги России даже в самом Черном море желали бы видеть обманчивую декорацию. Конечно — кто будет спорить? — во время «шествия» Екатерины перед иностранцами вскрылось немало язв русской неустроенной жизни, но… Простите, такие же точно язвы можно было наблюдать и в тогдашней Европе! Иноземные послы отмечали бесправие русского народа с таким оголтелым возмущением, как будто в их монархиях народы процветали в блаженстве свободы и равноправия!

Я допускаю: из фанеры можно вырезать силуэты красивеньких домов с окошками, можно и фальшивый дымок пустить из фальшивой трубы. Но исполнить декорацию народной жизни на протяжении тысяч миль, заставить двигаться по лугам выдуманных коров, запылить горизонт миражами тонкорунных овец, заставить плодоносить мертвые муляжи садов — это дело немыслимое! Да, я согласен: для проезда Екатерины дороги пригладили, вешать дранину и тряпье на плетнях запретили, навозные кучи расчистили, свиней с поросятами попрятали по сараям, народ заранее прифрантился, — но так ведь поступают всегда в ожидании гостей, тем более — высоких. Да и никто из свиты (те же послы иноземные) не позволил бы Потемкину дурачить их, словно глупых детишек. Однако понятие «потемкинские деревни» сделалось нарицательным, обиходным — как символ показного благополучия.

Откуда же оно взялось, именно это выражение?

Оно возникло в 1797 году, а пустил его в политический оборот Европы саксонец Георг Гельбиг, страстный ненавистник России; это выражение окрылили злобой те русские помещики, которые лютейше ненавидели Потемкина, как главного укрывателя их беглых крепостных; в ослеплении своем они отвергали все им свершенное и в этом удачно смыкались с Мордвиновым, который, ненавидя Севастополь и флот Черноморский, невольно выражал настроения класса помещиков-крепостников…