Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

немного мылом. Народу тоже, считай, что нет, человека три, не больше.

Позавчера он не столько мылся, сколько следил за остальными и делал всё, как они, стараясь не выделяться и не привлекать к себе внимания. А сегодня действовал уже уверенно. Приглядев себе скамью, взял из стопок у стены две шайки, круглую и продолговатую. Ополоснул их под краном кипятком, потом кипятком же обдал скамью, налил в обе шайки воды уже по вкусу. Круглую на скамью, продолговатую вниз. Сел, поставил ноги в воду и стал мыть голову. Он, ещё когда с Андреем мылся в имении, заметил, что Андрей не моется под душем, а только в конце обмывается. А здесь все так. Ну и он, как все. И так даже удобнее. Когда сидишь, да ещё над шайкой нагнулся, тебя особо и не разглядят. Вымыв голову, он выплеснул грязную воду в сток, принёс себе свежей воды и взялся за мочалку. Конечно, с корытом в кухне не сравнить. Воды хоть залейся и брызгайся, как хочешь. Ну, тоже с умом, а то эта мелюзга – Сашка с Шуркой – и здесь, как в умывалке, брызги до потолка летят, их уже, говорят, выкинули раз из мыльной, чтоб другим не мешали.

– Парень, – окликнул его расположившийся на соседней скамье мужчина с редкими прилипшими к почти голому черепу желтоватыми волосами. – Помоги, а?

– Чего тебе? – невольно насторожился Эркин.

– Спину потри, а то трудно мне, видишь? – мужчина показал нелепо короткую руку, вернее остаток руки.

Эркин встал, бросил свою мочалку в шайку.

– Давай.

Этот мужчина приехал в лагерь вчера вечером. Эркин видел его, сразу обратив внимание на пустой рукав пальто, но не рассматривал, конечно. Ему и раньше приходилось встречать одноногих, безруких… знал, что это война, но… то ли из страха, то ли ещё почему-то, но отводил от них глаза. А вот такого, голого… ни разу не видел.

Эркин взял у мужчины его намыленную мочалку и, когда тот встал к нему спиной и опёрся рукой о скамью, стал тереть. Тот блаженно закряхтел. Меньше всего Эркин думал сейчас о массаже, но невольно, крепко водя мочалкой по костлявой с выпятившимся хребтом спине, разминал, растирал её.

– Ну, всё, – Эркин выпрямился. – Держи.

Медленно, словно прислушиваясь к чему-то, выпрямился и мужчина.

– Ну, спасибо тебе, парень, ну… – он смущённо улыбнулся. – Ну, нет слов.

– На здоровье, – Эркин сунул ему в руку мочалку и пошлёпал к своей скамье домываться.

– Потереть тебе? – предложил мужчина и, истолковав по-своему недоумённо-настороженный взгляд Эркина, улыбнулся уже по-другому, с горечью. – Ничего, с этим я справлюсь.

Эркин кивнул, намылил свою мочалку, отдал её мужчине и встал, как и тот, нагнувшись и опираясь руками о скамью. Тот тёр сильно, сильнее, чем Андрей когда-то, но также неумело. Массажа явно совсем не знал. Но, чтобы не обижать – ведь старается человек, да ещё и с одной рукой – Эркин тоже немного покряхтел.

– Мускулистый ты, – мужчина, судя по его тону, улыбался. – Всё, держи.

– Ага, спасибо.

Эркин выпрямился и взял свою мочалку, встретился с ним глазами.

– Ты… ты кем работал? – вдруг спросил мужчина. – Такие мышцы нарастил.

– Грузчиком, – очень спокойно ответил Эркин. – Ну, и летом на заработки ездил, пастухом.

– А… до освобождения?

– Скотником в имении, – всё так же спокойно ответил, как всегда о прошлом, по-английски Эркин.

Однорукий понял, что больше расспрашивать не стоит, и вернулся к своей скамье.

Эркин домылся, окатил себя водой из шайки, налил свежей воды и замочил в ней трусы. Потом взял мочалку и пошёл под душ. Сделав сильную, на пределе струю, он растирал себя мочалкой без мыла, разминая мышцы, играя ими. Потянуться по-настоящему, конечно, не удастся, но хоть немного, хоть… опять Однорукий смотрит. Чего ему надо? Угадать в нём спальника мужик никак не мог, русские в Паласы не ходили, не слышал он о таком, хотя… Чем чёрт не шутит, когда бог спит. Андрей так говорил. И Фёдор. Ну, чего уставился? Нет, отводит глаза. Посмотрит и отведёт. Вот чёрт, всё удовольствие испортил.

Эркин выключил душ и вернулся к своей скамье, стал стирать. Стирал и Однорукий. У того белья было больше, видно, всё грязное собрал. И значит, одинокий. У него-то самого Женя всё забрала. А ловко одной рукой управляется. Теперь уже Эркин то и дело быстро искоса поглядывал на соседа. И заметив это за собой, сам на себя рассердился. Ну его. У каждого свои проблемы. Эркин опять сменил воду, прополоскал и аккуратно отжал трусы – трикотаж не выкручивают – Андрей рассказывал, что ему так мать говорила, когда он помогать ей лез – прополоскал мочалку. И стал убирать за собой. Вылил воду из шаек и отнёс их в стопки, собрал свои вещи. Уходя, молча кивнул Однорукому. Тот ответил таким же кивком, занятый своим бельём.

Предбанник – да, правильно, где раздеваются, так и зовут – после мыльной показался прохладным.

Эркин вытащил полотенце, вытерся и первым делом натянул трусы. И уже спокойно занялся остальным. Вытер голову, растеребил волосы, чтобы быстрее сохли, и, сев на скамью, ножом обрезал ногти на ногах. В Паласе раз в неделю их водили в специальную камеру, и там они под зорким взглядом надзирателя приводили в порядок ногти на руках и ногах. Следили там за ними… как нигде. Хотя понятно: кусачки, пилочки, ножницы… Всё острое, заточенное, тут, конечно, всякое могло быть. В имении ногти сами как-то обламывались, он совсем не следил за этим, а летом на выпасе перенял у Андрея. И Фредди тоже ведь следил за руками, а про Джонатана и говорить нечего. Ну, вот и хорошо. Он убрал нож и стал одеваться.

Эркин уже застёгивал рубашку, когда из мыльной вышел Однорукий. Эркин невольно стал издали следить за ним и удивлённо смотрел, как тот неожиданно ловко управлялся одной рукой со всеми проблемами.

Однорукий оглянулся, и Эркин, вздрогнув, отвёл глаза, чувствуя, как загорелись щёки. В самом деле, нашёл, на что пялиться! Сам бил за такое, когда на его уродство глазели.

Эркин быстро собрал вещи, надел и застегнул куртку и пошёл к выходу. Хорошо ещё, хоть не мимо Однорукого идти.

Во дворе он перевёл дыхание и уже спокойно пошёл к себе. Развесить и разложить для просушки. У канцелярии стояла небольшая, но плотная толпа человек в десять. Чего-то ждали. Списков? Так сказали же, что завтра объявят.

У себя в комнате Эркин развесил полотенце, трусы и мочалку, спрятал мыло в тумбочку.

Костя сидел на своей кровати и, беззвучно