Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

в улыбке губы и вздыхает. Сегодня ровно неделя, как Джимми привёз его. Бедный парень. Что Джимми с ним сделал? Вчера она сама побрила его, и вот опять отросла мягкая светлая щетина. И волосы надо ему расчесать. Волосы у него… как в сказке. Волос золотой, волос серебряный. Мягкими крупными кольцами. Красивый парень. Как же его мучили. Всё тело в шрамах. И от ножа, и от… нет, плетью его не могли бить, он же белый. Палкой, наверное. За что? И зачем он Джимми? Джимми ничего не делает просто так.

Тетрадь сорок первая

Графство Эйр

Округ Стоунфорд

Региональный лагерь репатриантов

Жизнь в лагере при всей её суете и частой суматохе, в общем, оказалась тихой и ровной. Эркин всегда уживался, принимая любые условия. И здесь он неожиданно легко приспособился. Да и условия были не плохие, а даже хорошие. И еда, и жильё, и душ, тьфу ты, баня, конечно – всё есть. И главное – Женя и Алиса. Они вместе. И можно, никого и ничего не боясь, взять Алису на руки, при всех подойти к Жене и стоять рядом с ней. И никому не надо говорить «сэр» и «мэм», он даже не знает, как это будет по-русски. И глаз опускать не нужно.

Эркин потянулся под одеялом и, подняв из-за головы руку, посмотрел на часы. Ещё час можно спать. Он вздохнул и повернулся набок, натянул на плечи одеяло. Бормочет во сне Костя, храпят наперебой Грег и Анатолий. И не мешает ему это вовсе. Как заснул в первую ночь, так и не замечает. И Фредди всегда храпел. Тоже не мешало. И чего тогда в Паласах они так давили шумевших? Здесь вот… Роману что-то приснилось, закричал, перебудил всех, так Анатолий и Фёдор подошли – он с замершим сердцем смотрел в щель между веками: неужто придушат? – а они даже будить не стали, повернули, по-другому уложили, и всё. И Роман уже тихо спал. А утром ничего не помнил.

Не открывая глаз, Эркин потёрся щекой о подушку. Женя… Женя здесь. В безопасности. Она жива, здорова… будто ничего и не было, будто забыла… это. Он и не говорит ей ничего про Джексонвилл, и письмо поэтому не отдал, чтобы не вспоминала. Пусть всё идёт, как идёт.

Сквозь сон он слышал, как встал Анатолий, зевнул, достал из тумбочки бритвенный прибор и вышел. И сразу заворочался, завздыхал Грег. Сейчас закурит. Да, зашуршал пачкой, щёлкнул зажигалкой. Сейчас проснётся Костя и отпустит замечание насчёт жлобов, что удавятся, а не поделятся, а Грег, нарочито перемешивая русские и английские слова, спросит, что это такое. И начнётся утро.

Эркин потянулся и открыл глаза. Пора. Под одеялом поправил трусы и сел на кровати.

– С добрым утром, – весело сказал Костя. – Сны хорошие видел?

– И тебе с добрым. Лучше всех, – ответил Эркин.

Грег в знак приветствия пыхнул сигаретой, Роман пробурчал что-то невнятное, засовывая голову под подушку, засмеялся над немудрёной шуткой Фёдор. Всё как обычно.

Эркин в трусах босиком прошлёпал к батарее, взял свои портянки и трусы, заложил их в тумбочку и достал чистую смену. Быстро и незаметно переодел трусы, грязные сунул на нижнюю полку в тумбочке, натянул джинсы и стал обуваться.

– Чудной ты, – ухмыльнулся Костя. – Баба есть, а сам стираешь.

– Это я трусы менять в бабский барак бегать буду? – поинтересовался Эркин.

– Утречком да по ледку, – засмеялся Фёдор.

Эркин достал из тумбочки мыльницу, сдёрнул со спинки кровати полотенце и пошёл в уборную.

Народу много, но подолгу никто не задерживается. Все постирушки вечером. Эркин умылся, как всегда обтёрся до пояса и, растираясь полотенцем, отошёл от крана. Если не по имени, то в лицо он здесь почти всех уже знает. Вошёл Флинт, покосился на него, на энергично фыркающего под краном мулата и молча занял соседнюю раковину.

Когда Эркин вернулся в свою комнату, встали уже и остальные. Грег брился, осторожно обводя бритвой шрам на подбородке. Костя сокрушённо рассматривал свои рваные носки. Роман застелил постель и, сидя на ней, читал газету, которую, как обычно, принёс вчера из города Фёдор. Анатолия и Фёдора уже не было.

Эркин расправил полотенце на спинке кровати, аккуратно, как ему объяснила Женя, убрал кровать и достал из тумбочки чистую рубашку. Красно-зелёную ковбойку, что у Роулинга на перегоне купил. Тогда, на следующее утро после завтрака он с Женей пошёл в камеру хранения, где Женя взяла его мешок и армейский рюкзак из Бифпита. А потом у неё в комнате они разобрали и по-новому переложили вещи. Он хотел взять рубашку поплоше, но Женя запротестовала:

– Не позорься. Что ты, не работал, что ли, что оборванцем ходить будешь? И мне это старьё тяжело стирать.

И он взял обе красно-зелёные ковбойки, а третьей оставил тёмную – Женя зовёт её креповой – в которой тогда ушёл, а нарядные, конечно, здесь ему ни к чему. Двое трусов, портянки и носки под сапоги, а остальное пусть лежит. От шлёпанцев он отказался: ни у кого такого нет, так что нечего выделяться. Выпендрёжников нигде не любят. Кроссовки, джинсовая куртка, старые джинсы, рабские штаны, остальное бельё – пусть лежит. И платки шейные здесь никто не носит, так что тоже ни к чему. И джинсовая куртка тоже. Холодно, дожди, в рабской намного удобнее. Женя настояла, чтобы он мешок со своим расхожим на свой номерок сдал. А то в её ячейке и так битком, а ему вдруг что понадобится, чтоб не бегать и не искать её, по чужому же номерку не дадут.

Эркин, держа в кулаке зеркальце, провёл расчёской по волосам и привычным взмахом головы уложил прядь волос на место. Мог бы без этого и обойтись, но тоже чтоб не выделяться. Ну вот, зеркальце и расчёску в ящик, розовый талон в карман. Куртку на плечи и вперёд.

– К своим или сразу в столовую?

– А что?

– Рыженьким шумни, что я их жду, – ответил Костя.

– А то носки продрались, заштопать надо, – закончил за него Грег.

Заржали все.

– Так и передам, – с трудом сохраняя очень серьёзный тон, сказал Эркин.

– Ладно вам, – буркнул Костя. – Сам скажу.

Снаружи было уже светло, прожекторы вдоль забора выключили, на лужах хрустел ночной ледок, но, похоже, днём развезёт. У столовой толпился десяток самых нетерпеливых. А на крыльце семейного барака зевал и тёр кулаками глаза Терёха, как всегда поутру хмурый и не выспавшийся. Обгоняя Эркина, Костя на бегу бросил:

– Эй, Терёха, никак