В.И. Ленин. Полная биография - Владлен Логинов

«Уговоры Кожевникова отказаться от этого свидания, так как это может повредить ему, не возымели никакого действия. Владимир Ильич указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным.

Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно закрыв за собой, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно заявил: “Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина”. Но о догадке своей он нам на этот раз не сказал. Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась, и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с нами, оба они (Бухарин и Сталин) направились мимо большого дома через домик санатория во двор к автомобилю.

Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: “Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо”. И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. “Теперь момент, о котором я Вам раньше говорил, – сказал Владимир Ильич, – наступил, у меня паралич, и мне нужна Ваша помощь”»2058.

Вероятнее всего, упоминаемый Лениным первый разговор со Сталиным на эту тему состоялся в самом начале марта 1922 года, до встречи с профессором Даршкевичем, которому удалось тогда несколько успокоить Владимира Ильича. Мария Ильинична в этой связи размышляла: «Почему В.И. обратился с этой просьбой к Сталину? Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой»2059.

Тогда, в марте, Сталин сохранил просьбу Ленина в тайне. Разве что, судя по «догадке» Бухарина, поделился с Николаем Ивановичем. Теперь же, в мае, об этом сразу узнали не только Бухарин, Мария Ильинична, но и доктор Кожевников, записавший в «Журнале дежурных врачей»: «30 мая… Приезжал Сталин. Беседа о suicidium» (Самоубийство. – лат.). Эта запись доктора особенно примечательна, ибо она не только еще более расширяла круг информированных лиц, но и переводила сугубо конфиденциальную, товарищескую просьбу Ленина в факт истории его болезни2060.

Продолжим, однако, рассказ Марии Ильиничны Ульяновой о 30 мае 1922 года. Итак, «Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичом и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласие таким образом, что действительно момент покончить счеты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет?

“Я обещал, чтобы его успокоить, – сказал Сталин, – но если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?” Обсудив это, мы решили, что Сталину надо еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не так безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано.

Сталин пробыл на этот раз в комнате Владимира Ильича еще меньше, чем в первый раз, и, выйдя, сказал нам с Бухариным, что Владимир Ильич согласился подождать и что сообщение Сталина о его состоянии, со слов врачей, Владимира Ильича, видимо, обрадовало. А уверение Сталина, что когда, мол, надежды действительно не будет, он выполнит свое обещание, успокоило несколько Владимира Ильича, хотя он не совсем поверил ему: “Дипломатничаете, мол”»2061.

После отъезда Сталина Ленин долго разговаривал с Кожевниковым. К нему он с самого начала проникся особым доверием, и аргументы доктора, видимо, подействовали. Во всяком случае, в «Журнале дежурных врачей» Алексей Михайлович записал, что его пациент начинает верить, что у него нет паралича2062.

2 июня на аэроплане прилетел из Бреслау известный немецкий невропатолог профессор Отфрид Ферстер. На следующий день, 3 июня, Сталин послал полпреду РСФСР в Германии Крестинскому письмо: «Вы, должно быть, догадываетесь, что положение Ильича было критическое, – иначе мы не рискнули бы на экстренный вызов Ферстера в Москву. Одно время положение казалось почти безнадежным, но теперь оно значительно улучшилось, и есть теперь надежда полностью восстановить Ильича при условии, если уход за пять-шесть месяцев будет тщательный под наблюдением знающих врачей. Нужны невропатолог (Ферстер) и по внутренним (Клемперер)»2063.

Оптимизм Сталина основывался на том, что после осмотра и исследования Ленина, проведенного 2 июня Ферстером, профессор согласился с диагнозом российских медиков, полагавших, что первопричина болезни – в сильнейшем переутомлении, и предписал на ближайшую неделю постельный режим. «Никаких признаков органической болезни центральной нервной системы, в особенности мозга, – говорилось в заключении консилиума, – налицо не имеется». Справедливости ради необходимо отметить, что о предшествующих обмороках у Владимира Ильича Ферстеру не было сказано ни слова. Между тем позднее от писал, что факт этот уже тогда мог дать «ключ к правильному диагнозу»2064.

В начале июня симптомы болезни стали ослабевать, хотя бессонница, головные боли, чувство неловкости и слабости в правых конечностях давали о себе знать. А 11 июня показалось, что наступило явное улучшение. Кожевникову Владимир Ильич сказал, что утром, проснувшись, ощутил, будто «в меня вошла новая сила. Чувствую себя совсем хорошо. Еще ни разу с начала болезни не чувствовал себя так хорошо»2065.

В этот день его консультировал вновь прибывший накануне из Германии терапевт, профессор Георг Клемперер. «В отличие от профессора Ферстера, – пишет Мария Ильинична, – Клемперер обладал меньшим тактом и умением подходить к больному. Его болтовня и шуточки раздражали Владимира Ильича, хотя он встретил его любезно и наружно был с ним очень вежлив». Но после его ухода Ленин решительно сказал: «Пусть летит обратно. Это не его специальность»2066.

Но толк от консультации все-таки был. Днем 13 июня Владимира Ильича перенесли на носилках из флигеля в Большой дом и поместили в комнате, из который был выход на террасу. «Такой способ передвижения, – пишет Мария Ильинична, – был ему не особенно приятен. Но врачи свято блюли установленный режим и порядок. На носилках он сидел, одетый в свою обычную серую тужурку и кепи… Вид у него был несколько смущенный… Обещание врачей, что уже в ближайшие дни он сможет пользоваться террасой, сыграло, вероятно, решающую роль в его согласии занять именно эту комнату»2067.

Ленин попросил разрешения читать и встречаться с коллегами. Но в чтении ему было отказано, а на «посещение друзей» дали согласие, но при непременном условии о делах не говорить. «Тогда лучше не надо», – сразу же ответил Владимир Ильич. Немецкая профессура по-прежнему полагала, что все его болезни – от переутомления и лучшим лекарством является полный покой.

В этом Владимир Ильич как раз и не соглашался с ними. Он был убежден, что болезнь развивается по каким-то своим законам, вне прямой зависимости от его поведения, а безделье и искусственная изоляция лишь усугубляют ее. 15-го он сказал Кожевникову: «Чувствую себя хорошо, и больницу можно разогнать». А когда ему напомнили о повторяющихся парезах ноги и руки, ответил: «Правда, неприятны эти “кондрашки”, но ввиду того, что они происходят в скромном размере, с этим можно мириться». И в доказательство того, что он в полном порядке, стал вальсировать с Марией Ильиничной2068.