Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

и мадьяр, – обещая им за это возвращение на родину и платя им за голову каждого убитого добровольца премию. Так новые интернациональные «апостолы»-бандиты покоряли русскую землю чужими руками, призвав китайцев, латышей, пленных немцев, австрийцев, мадьяр и прочих врагов России…

Незаметно надвинулся короткий вечер и за ним темная южная ночь. Ввиду нашего ухода из этих мест и, конечно, немедленного вступления красных, было решено похоронить командира без соответствующих его положению почестей. Баклановцы не желали привлечь внимание красных, зная по опыту, что красные выкапывали мертвых и надругались над ними…

Поздно ночью пришел генерал Корнилов проститься с погибшим. Он постоял у гроба молча, перекрестившись и простившись с есаулом Власовым; генерал Корнилов медленно вышел из избы и исчез в темноте… Он выглядел старше своих лет, заметно было его серое, усталое лицо. За короткое время похода генерал Корнилов оценил исполнительного, храброго и талантливого офицера, и потеря его была тяжелым ударом для генерала Корнилова.

Вскоре после ухода генерала Корнилова баклановцы собрались в избе, чтобы отдать последний долг своему командиру. Служил погребение батюшка при мерцающих свечах, и, даже не глядя на него, все чувствовали его волнение. Голос батюшки часто срывался, видны были предательские слезы, катившиеся по его щекам. Да, правду сказать, не только батюшка нервничал, но многие баклановцы старались украдкой смахнуть «случайно» набежавшую слезу. По окончании службы баклановцы, простясь с командиром, вынесли гроб на руках из хаты и медленно направились к могиле, заранее приготовленной.

Не слышно было печального погребального звона и не было хора. Могильная тишина, темная ночь как бы умышленно скрывала происходящее, словно стыдясь за человека и им творимое…

Срывался холодный ветер, гоня черные тучи. Чувствовалась перемена погоды, но баклановцы не замечали изменений и медленно несли гроб своего есаула. Это шествие напоминало что-то тайное, мистическое давно прошедших дней. Это были те же гонимые, что и в первые века, на заре христианства… Все это происходило на глазах всего культурного мира, безучастно наблюдавшего уничтожение русской интеллигенции, под прикрытием слова «революция».

…В темноте показался огонек, и процессия направилась на него. При свете трех фонарей гроб поднесли к свежевырытой могиле. После короткой службы закрыли гроб и приготовились спускать его на канатах. В это время кто-то проговорил: «Посветите сюда фонарем» – и к фонарю склонился генерал Марков, всматриваясь в часы на руке, затем выпрямился и сказал: «Можно опускать, не спеша». Гроб медленно поплыл вниз, но не успели еще его опустить на дно, как раздался оглушительный взрыв недалеко от села, и весь горизонт осветился на несколько секунд ярким фосфорическим светом. В наступившей затем темноте раздался негромкий голос: «Командирский салют». Через минуту раздался второй взрыв, потом третий. То саперы взрывали дорогу, а получилось – как бы прощальный салют нашему командиру. При мерцавшем свете была ясно видна надпись на баклановском значке: «Чаю воскресения мертвых…»

Порывы холодного ветра колыхали тяжелое полотно над самой могилой, как бы посылая есаулу последнее прости…

М. Гетманов[340]

Первый Корниловский поход

(воспоминания участника)[341]

В период боев маленькой «армии генерала Корнилова» под Екатеринодаром, я находился в конном Баклановском отряде. Отряд был донской и состоял из офицеров и донской учащейся молодежи. Нас в отряде было два кубанца: мой старший брат и я. К тому времени я уже «сделал карьеру»: был вахмистром отряда.

Всей конницей командовал генерал Эрдели. Мы находились на левом фланге нашей пехоты, штурмовавшей Екатеринодар, в Садах.

Как сейчас помню, утром 1 апреля (1918 года) кто-то сказал мне, что генерал Корнилов убит, на что я ответил: «Более глупой и идиотской шутки ты не мог придумать…» Но это оказалось истиной.

Вскоре генерал Эрдели получил приказание: «Коннице атаковать станцию Черноморской железной дороги, дабы выходом во фланг большевикам дать возможность нашей пехоте вытянуться из боя». Старый конник, генерал от кавалерии, понимал, что атака в конном строю железнодорожной станции, в районе которой находились два красных бронепоезда, бившие по нашей пехоте, значила: для спасения пехоты конница должна была пожертвовать собой. И на глазах у старого генерала навернулись слезы. Но приказ есть приказ.

Распоряжение было отдано. Баклановский отряд прошел Сады и при выходе из них развернулся для атаки; левее нас тоже развернулся Кубанский гвардейский дивизион. И наконец, левее гвардейцев развернулась Кубанская офицерская сотня. Точно не могу сказать, куда были направлены остальные части нашей, увы, немногочисленной конницы.

Броневики дали по нас 2–3 выстрела, не причинивших вреда, и, задымив, ушли по направлению на Екатеринодар. Пехота же большевиков, занявшая позицию вдоль полотна железной дороги, оставалась спокойна и огня не открывала. Как молния пронеслась мысль: «Это не красная гвардия!» (В то время большевики на Кубани еще не имели настоящих строевых частей. Части, носившие громкое название «Красной гвардии», фактически представляли из себя вооруженный сброд, впадавший сразу в панику при виде атакующей конницы.)

Но рассуждать было некогда. Мы уже шли широким наметом, и дистанция быстро сокращалась. Шли мы, однако, по вязкой кубанской пахоте, и уже перед самыми цепями, на топкой низине, наши измученные кони стали сбавлять аллюр. Первая шеренга красных опустилась для стрельбы с колена, и с дистанции прямого прицела мы были встречены правильными залпами пехотного огня. В некоторых местах мы дошли на 30–50 шагов, кое-где отдельные всадники прошли через неприятельскую цепь, но в общем под сильным огнем наша атака захлебнулась. Впоследствии мы узнали, что против нас были только что прибывшие с Кавказского фронта настоящие строевые части.

Конница свою задачу выполнила, но потери людьми и лошадьми были тяжелые; мы не смогли вывезти ни своих убитых, ни своих раненых. Гвардейцы потеряли своего командира полковника Рашпиля.

С темнотой наша пехота начала отход, а к утру и мы прибыли в колонку Гначбау. К вечеру 2-го или 3 апреля наш отряд получил приказание разобрать по сумам брошенную или оставленную «кубанскую казну» (при оставлении Екатеринодара Кубанское правительство вывезло за Кубань все серебро, хранившееся в казначействе) и быть готовыми к немедленному выступлению. «Крыли» мы бросивших двуколки с казной на чем свет стоит! Кони уставшие, голодные, а тут еще добавочная нагрузка.

Куда идем, зачем… ничего никто не знает. Слухи ползут самые невероятные: «Наша пехота ушла пробиваться в горы… Конница разбегается…» и т. д. Неудачный бой под Екатеринодаром, смерть генерала Корнилова – все это сильно понизило дух. Более слабые духом несколько человек действительно оторвались, и судьба их осталась неизвестной.

При выходе из колонки я заметил оставленного хорошего коня и предложил брату вернуться за ним. В колонку уже входили