По следу тигра - Кирилл Казанцев

Но это кошка, а не человек. Нога подвернулась в последний момент, вернее, соскользнула, и оттолкнуться не удалось. Максим грохнулся на полусогнутые руки, перекатился на бок и едва не заорал от боли в левом плече. Но вскочил, промчался по гнущемуся под ногами металлу к краю крыши, спрыгнул вниз. И рванул дальше, не останавливаясь, не обращая внимания на крики за спиной, петляя между необитаемыми пустыми постройками, к спасительному забору. Издалека увидел знакомый контейнер, бросился к нему, пробрался боком между его стенкой и забором. Плиты здесь разошлись, и щель между ними образовала свободный проход. Максим постоял немного, переводя дух и прислушиваясь, потом вышел на дорогу. Здесь тоже лучше не останавливаться, место глухое, нехорошее, а ненужные встречи, лишние телодвижения и шум сейчас ни к чему. Максим понесся к пустырю, пересек его, проваливаясь в снег, вылетел к железнодорожной насыпи и завертел головой во все стороны, оглянулся назад. Никого, да так и должно быть. Все сделано правильно и быстро, те, кто видел Максима в лицо, уже никогда ничего не скажут.

По рельсам пролетели навстречу друг другу две электрички, потом прошел груженый товарняк. Пассажирский поезд Максим пропускать не стал, перебежал железнодорожные пути, слетел по насыпи с другой стороны. И уже не бегом, а быстрым шагом направился к рынку. Там, в круговерти людей и машин, в скопище палаток и магазинчиков, затеряться легче всего. И только сейчас, уже в относительной безопасности, Максим прислушался к себе — плечо горело и ныло от боли. Но это не перелом, а вывих или сильный ушиб, не более. Дома все будет понятно, но туда пока рано.

Вика ответила быстро, словно ждала звонка. Назвала номер квартиры и дверь открыла сразу, отступила назад, приглашая войти. Максим шагнул вперед, посмотрел по сторонам, потом на Вику. Та нахохлилась напротив, как сова — в двух свитерах — один до колен, в джинсах и толстых носках, на руках перчатки без пальцев. И смотрит выжидающе, но молчит, вопросов не задает. Потом спохватилась, мотнула растрепанной копной волос:

— Проходите, вон туда, там теплее. — И сама двинулась по коридору, свернула направо. Максим пошел следом, вошел в небольшую кухню. На плите горят все четыре конфорки плюс работает духовка с открытой дверцей.

— Отопления нет, — пояснила Вика, — уже несколько дней. Мы тут скоро вымрем, как мамонты.

— Как динозавры, — поправил ее Максим, вытащил из-под стола табурет, уселся на него, осмотрелся еще раз. Все чисто, просто и скромно. Мебель старая, родительское наследство, на стенах — вышитые крестиком картины в рамочках. Фикус с подоконника переехал на кухонный стол и обреченно повесил листья. Максим тронул один кончиком пальца, чуть скривился от болевого толчка в плечо и полез в карман. Две пачки купюр легли одна на другую. Максим решительно сдвинул их на край стола, к той стороне, где сидела Вика.

— Все в порядке, ничего не бойтесь. Я с ними поговорил, они больше так не будут. А это просили вам передать. Сказали, что здесь зарплата за полгода. Я не пересчитывал, проверьте.

Вика послушно пересчитала деньги, потом взглянула на Максима из-под очков, потом снова уставилась на две перетянутые резинками пачки и произнесла еле слышно:

— Это не моя зарплата. Здесь очень много.

— Это вместе с премией. И компенсацией морального вреда, — заверил девушку Максим и замолчал.

Все, дело сделано, надо уходить. Да и холодно здесь, как на льдине, даже занавески на окне от ветра шевелятся.

— Спасибо, — еле слышно произнесла Вика, — спасибо, вы меня спасли. Сколько я вам должна?

— Нисколько. Я сам… — договаривать или объясняться Максим не стал. Поднялся, подошел к окну. Пейзаж знакомый, даже при свете дня. Здесь она его и видела, обзор отличный. И рядом с домами, и потом, на тропинке. Случайный фактор в чистом, незамутненном и дистиллированном виде. Ничего не поделаешь.

— Почему так происходит? — Максим обернулся, услышав вопрос.

— Что именно? — Но Вика его не слушала, она говорила, обращаясь к фикусу на столе, и смотрела куда-то сквозь стену.

— Почему не работают древние законы — не убивай, не укради, не лжесвидетельствуй? Люди сегодня безнаказанно нарушают их. И мир не переворачивается, планеты не сходят с орбит, огонь и сера не падают на человеческие жилища. Почему справедливости приходится добиваться вот так — силой, шантажом и угрозами? Почему? — Вика опустила голову, и ее плечи вздрогнули. Но от слез или от холода — непонятно.

— Законы работают, их никто не отменял. Это воля природы, воля Создателя. За нарушение всегда придет расплата. Но я не могу ждать, у меня нет времени, чтобы ждать, когда разгневанный творец начнет восстанавливать справедливость в ручном режиме. — Максим снова отвернулся к окну.

— Почему в ручном? — чуть хрипловатым голосом спросила Вика.

— Как — почему? Он законодательная власть, а исполнителями законов были люди — те, кто создан по образу и подобию творца. Да только скурвились исполнители, простите за мой французский. В конце концов, чаша переполнится, и тогда достанется всем, и правым и виноватым, агнцам и козлищам.

— Ну, виноватым-то понятно за что. А правым? Агнцам? Они и так пострадавшие… Многие и не доживут, наверное, до высшего суда…

Максим отвечать не стал. Уже темнеет, плечо болит все сильнее. Надо сворачивать визит и топать домой, а этот разговор грозит затянуться. Что толку обсуждать высокие материи, недоступные пониманию брошенных на произвол судьбы людей? Как объяснить ей то, что только недавно понял сам: к списку семи смертных грехов добавлен восьмой: мояхатаскраю, он же — безразличие и равнодушие. Предыдущие-то грехи были в основном телесные. Как сказать о тех, кто отказался следовать своему предназначению — быть подобием высших существ, свел свою жизнь к пережевыванию корма и воспроизведению себе подобных? Да и зачем говорить об этом? Сейчас у всех одна задача: выжить, выкрутиться, а как, каким способом — каждый выбирает для себя сам.

— И что мне теперь делать? — просто так, в пространство, спросила Вика, но Максим тут же отозвался, ответил ей:

— Жить, что же еще? Деньги пока есть, а работу новую потом найдете, летом, когда потеплеет.

И тут же, без паузы выдал, но уже почти умоляюще:

— Вика, у вас чай есть? Я так замерз, аж зубы сводит. Как вы тут живете?

— Извините, пожалуйста! — Вика взвилась с места, как ужаленная, — есть, конечно, есть! Сейчас, подождите немного!

В хозяйстве у нее нашлось все — и чай, и к чаю, и в чай. Постепенно в чашки стали доливать только коньяк, и в квартире стало заметно теплее. А за окном темнее и темнее, и скоро через задернутые шторы просвечивали только дальние огоньки уличных фонарей. Комната оказалась просторной, диван широким, а одеяло легким. Но оно почти не понадобилось, и без него было неплохо. Уже за полночь Максим выбрался наконец в холодную, как пустой спортзал, ванную и внимательно осмотрел себя в зеркале. По плечу к ключице расползался здоровенный кровоподтек. Это ничего, могло быть и хуже. Кости целы, их подвижность не нарушена. Максим вернулся в комнату, оделся, вышел в коридор. Закутанная в одеяло Вика побрела следом, прислонилась к стене, наблюдала за Максимом. Очки она забыла то ли на кухне, то ли в комнате и теперь щурилась близоруко. Максим потянулся за курткой и остановился. Краем глаза он увидел что-то очень знакомое, но основательно подзабытое. На полке под зеркалом лежали распечатки — три обычных белых листа. А на них — изображение человеческой фигуры с обозначением зон. Анатомическая мишень, с указанием количества выстрелов, пораженных зон и полученных очков.