Выпускной бал в чистилище - Эми Хармон

не по себе в красном, словно яркий цвет привлекал к ней ненужное внимание. Но ей стоит чаще надевать красное. Ее кожа сияла на фоне яркой ткани, а глаза блестели, как рождественские фонарики. Волосы у нее спутались после сна, и девушка потянулась к туалетному столику Айрин, взяла щетку и зачесала их на сторону. Она легла спать, не высушив волосы, и теперь они лежали тяжелыми волнами, словно у красотки из журнала полувековой давности.

– Сними-ка очки, – попросила Айрин. – Я накрашу тебе глаза. Знаешь, как говорят: голубых теней не бывает много.

– Нет! Нет, тетя Айрин! – вскрикнула Мэгги и принялась отбиваться.

– Я шучу! Это шутка из других времен, Мэгги! – И Айрин хихикнула, а потом на удивление легкой рукой подвела и оттенила Мэгги глаза. Отойдя на шаг, она принялась восхищаться своей работой. А потом взяла со столика тюбик темно-красной губной помады и потребовала, чтобы Мэгги накрасила губы.

– Теперь возьми помаду и убери в сумочку… вот сюда! – И Айрин взяла в руки серебристую сумочку, которую отыскала на чердаке, одним щелчком открыла ее и бросила внутрь блестящий тюбик помады. – Размер самый подходящий. Смотри-ка, сюда и очки твои поместятся. – И Айрин продемонстрировала ей, как удобна маленькая сумочка, а потом, щелкнув замочком, отдала ее Мэгги. – Теперь ты готова пойти на бал. Давай-ка посмотрим, как ты танцуешь!

Мэгги поднялась, сунула ноги в туфли и закружилась по комнате, радостно хихикая. Девочки никогда не вырастают из страсти к нарядам.

Айрин хлопала в ладоши и хихикала вместе с ней.

– Прическа у тебя не такая, как была у меня. В мое время длинные волосы были не в моде. И все же мы с тобой вполне могли бы сойти за родных сестер! – Тут Айрин принялась напевать что-то себе под нос, протянула руки к Мэгги, обхватила ее за талию и принялась кружить по комнате под одной ей слышную мелодию.

Они все кружили и кружили, пока Айрин, задыхаясь, не повалилась на кровать. Платье персиковым облаком легло поверх ее тонких ног, обнажив старческие колени. Мэгги улеглась рядом с ней и, глядя на высокий потолок, ждала, пока Айрин успокоится.

– Когда я была молоденькой, мы, девушки, все время танцевали, – вздохнула Айрин. – Если сегодня начать танцевать посреди улицы, люди станут тебя обзывать, но мы все время что-нибудь танцевали: то джайв, то джиттербаг, то свинг. Правда, эти старомодные платья нам сильно мешали. – И Айрин снова хихикнула. В этот миг ее голос и правда звучал так, словно ей снова было семнадцать.

– Надо было тебе надеть это платье, тетушка, – прошептала Мэгги. – Персиковое платье очень тебе идет, но, может, надень ты тогда красное, ты решилась бы выйти из своей раковины.

– Ах, Мэгги. У меня никогда не было своей раковины. Скорее, это была тюремная камера, в которую я сама себя заключила. Не думаю, что хоть что-то могло бы изменить путь, по которому я шла всю жизнь. Даже красное платье. Я часто думаю о том, как жила тогда. Что, если бы я не вышла за Роджера? Что, если бы уехала в Нью-Йорк и занялась модой? Вот о чем я втайне мечтала. Или отправилась бы на все лето в Париж, как обещал мне папа, когда я окончила школу? Я думаю о тех временах и понимаю, что была такой дурочкой.

– Так почему же ты ничего этого не сделала?

– Я не понимала, что выбор, который мы делаем однажды, остается с нами до конца жизни, Мэгги. Папа меня всегда баловал. Он давал мне все, что я только хотела. Но главное – он во мне души не чаял. А я воспринимала это как данность. И думала, что все будут обращаться со мной точно так же. Я не понимала, как драгоценна его любовь. Потом появился Роджер. Он был со мной груб, доводил меня до слез, дурно со мной обращался. Тогда о таких парнях говорили: он набивает себе цену. Я им заинтересовалась. Я поставила себе цель: добиться, чтобы он захотел сделать меня своей девушкой. Для меня это была игра. И только после того, как мы поженились, я поняла, что Роджер никогда не будет меня обожать. Может, он и любил меня. Мне кажется, что он – пусть по-своему – все же меня любил. Но он никогда не думал, что я совершенство, – не то что мой папа. Он никогда не обращался со мной как с сокровищем, потому что для него я сокровищем не была. Я представляла для Роджера ценность, потому что обладала красивым личиком и фамилией Ханикатт. И вот теперь мне семьдесят один год, и я по-прежнему живу так, как выбрала жить в семнадцать. Я могла уйти от него, и даже не раз. Но я совершенно перестала верить в то, что способна сделать правильный выбор. У меня не было образования, не было опыта, и потому я осталась с ним и пожертвовала своей жизнью.

Долгое время они обе молча лежали и смотрели, как вентилятор на потолке размеренно крутится, напевая свою тихую песенку. Время – жадный банкир, который никогда не выплачивает проценты.

– Джонни чувствует, что у него отобрали жизнь… – прошептала Мэгги и вложила ладонь в руку Айрин. – Я знаю, это не то же самое… Вот только перед ним сейчас целая жизнь, но он ее проживать не хочет. А у тебя вся жизнь позади, и ты хочешь ее вернуть.

Мэгги ждала, думая, не наговорила ли она лишнего, но Айрин молчала. Приподнявшись на локте, она взглянула на тетушку. Айрин спала. Та чуть слышно всхрапнула приоткрытым ртом, и тогда Мэгги, с нежностью покачав головой, потянула к себе покрывало и укрыла им тетушку и себя. Она точно не проснется через час, чтобы попасть на танцевальную репетицию. И в школу она сегодня тоже не попадет. Мэгги снова улеглась и мгновенно заснула. В голове у нее кружились образы Джонни и Айрин, юных, беззаботных, живущих в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом.

* * *

Мэгги проснулась от гудения пылесоса и задорного механического голоса, считавшего в обратном порядке в одной из соседних комнат. Вроде бы она только успела заснуть, но за окнами ярко сияло солнце, а значит, она проспала гораздо больше, чем ей казалось. Айрин рядом не было, но на постели лежало персиковое бальное платье. Кровать под Мэгги была аккуратно заправлена. М-м? Интересно, как это Айрин изловчилась?

– Заметка на будущее, – вслух произнесла Мэгги, пытаясь сесть. – В бальном платье лучше не спать.

Красное платье сжимало ей бока, а ноги чесались так, словно она долго валялась на сене. Вокруг запястья обвился тоненький, украшенный блестящими камушками ремешок серебристой сумочки. На ногах по-прежнему были надеты красные туфли. Взглянув на них,