Агитбригада - А. Фонд

что Василёк одумается и возьмёт меня замуж. Может, у него сейчас не получается, или родители не позволяют. Просто он — послушный сын и не хочет огорчать родителей.

Я слушал и не знал, что сказать: во все времена, во всех мирах влюблённые девки как были дурами, так и остались. И неважно — Анна Каренина это или Анфиса.

— Ты с ним говорила? — спросил я, заранее зная ответ. Но ведь нужно было хоть что-то спросить.

— Да, говорила, — по щекам Анфисы потекли слёзы.

— Понятно, — не стал развивать дальше тему я, — а отец сильно ругался, когда мы к вам пришли?

— Ой, ну он как всегда, — сквозь слёзы усмехнулась Анфиса, шмыгая носом, — ругаться-то он сильно не ругался, так, пару раз вожжами перетянул и всё.

Мне было жаль влюблённую дурёху.

— Слушай, Гена, — сказала Анфиса.

— Слушаю, — мысленно усмехнулся я (надо же, хоть и топилась, и была в состоянии аффекта, но имя моё запомнила).

— А вот скажи мне по правде…

— Что?

— А это твоих рук дело? — она внимательно всматривалась в моё лицо., пытаясь найти ответ на мучившие её вопросы.

— Что именно? — не понял сперва я.

— Ну… надписи на заборах…

Я сначала хотел сказать, что нет, не моих, потому что девка явно не семи пядей во лбу — возьмёт и кому-то проболтается. А мне бы этого не хотелось, во всяком случае хотя бы до тех пор, пока я не уеду с агитбригадой отсюда. Но потом я решил признаться — у меня вдруг возникла идея.

— Ну… я… — демонстративно скромно улыбнулся я, — хотел тебя защитить.

— Спасибо! — расцвела улыбкой Анфиса, и внезапно бросилась мне на шею и расцеловала в щеки. Гормоны пятнадцатилетнего пацана от соприкосновения с упругой девичьей грудью взбесились, словно вулкан Попокатепетль.

Чтобы не случилось конфуза, я торопливо отстранился:

— Только знаешь… — смущённо признался я, мощным усилием воли взяв себя в руки, — из-за этого проблема у меня.

— Какая? — забеспокоилась Анфиса, на щеках которой выступил лихорадочный румянец.

— Да я, когда заборы в темноте раскрашивал, подол плаща извёсткой испачкал. И сильно. А это не мой плащ. Он из реквизита. Теперь не знаю, как Кларе вернуть, чтобы она не догадалась, чья это работа в селе была. А то возьмёт и скажет Гудкову, и я даже не знаю, что потом будет…

— Ох ты ж, божечки мои! — охнула Анфиса.

— Вот… — беспомощно развёл руками я.

— Слушай, Гена, — мысли Анфисы шевелились слишком уж неторопливо, но я смиренно ждал, пока она самостоятельно придёт к правильному решению, — ты это… приноси плащ сейчас ко мне. Я его постираю.

— А твои если увидят?

— А их нету сейчас, — блеснула глазами Анфиса, — они на именины к мамкиному крестнику поехали. Вечером только вернутся, это в Бобровке аж.

Я совершенно не представлял географическое положение Бобровки, поэтому просто кивнул.

— Так что давай, сбегай. Прямо сейчас.

На этой оптимистической ноте мы расстались. Я невольно бросил взгляд на её грудь и пошел к нам на подворье. Мне повезло и агитбригадовцев я не встретил. Во дворе был только Зёзик, но он по обыкновению сидел на перевёрнутой бочке и что-то тихо пиликал на скрипочке.

Дома у меня всё было без изменений. Из натопленного дома выходить совершенно не хотелось. Да, на улице было хорошо, но уже по-осеннему свежо. Хоть Клара дала мне куртку, но вся остальная одежда Генки нуждалась в кардинальной реконструкции, а лучше — в полной замене.

Еноха не было, поэтому я схватил плащ, свернул его и сунул за пазуху.

Буквально через минут десять я уже стоял под воротами Анфисы и, озираясь, чтобы соседи не заметили, толкнул калитку.

— Заходи в дом, — крикнула она откуда-то из сарая, — я сейчас.

Ох и девка, ничему жизнь не учит, только-только такой скандал был, на всё село прославилась, и тут же среди бела дня парня одна дома принимает. Но в любом случае это не моё дело. Главное, пусть постирает плащ.

Я вошел в пахнувший тмином, зверобоем и яблочной сушкой сени, разулся на пёстро-лоскутном круглом коврике и вошел в дом. Большая, перегороженная большой печью комната сияла чистотой. На выскобленном до белизны дощатом полу лежали точно такие же круглые коврики из лоскутков, только более новые. Ближайшие полати от печи были прикрыты вышитыми занавесками, в щель между ними видна была горка подушек.

— А я капустки набрала, — Анфиса весёлым вихрем ворвалась в дом, — ты же голодный небось?

— Если честно, то в последний раз вчера обедал, — признался я, возрадовавшись в душе, что сейчас меня покормят.

И я не ошибся. Из ароматных недр печи Анфиса принялась ловко доставать горшки, жбаны и горшочки. Уже через пару минут передо мной на столе дымилась глубокая миска, полная ароматного борща, жирного и такого густого, что разваренный кусок мяса на мозговой косточке торчал оттуда практически вертикально. Анфиса поставила ещё горшочек со сметаной, крупно нарезала куски хлеба и сала. На другой тарелке высилась внушительная горка вареников с творогом. И каждый вареник был обстоятельный, размерами, примерно, как моя ладонь. А рядом, в маленьком горшке, была запеченная картошка с мясом и грибами, щедро залитая зажаренным луком со шкварками. Кислую капусту Анфиса перемешала с луком и залила пахучим подсолнечным маслом. От такого продуктового великолепия я с голодухи чуть язык не проглотил.

— Погоди! — сказала мне Анфиса и хитро подмигнула.

Она полезла куда-то в большой сундук и через миг вытащила оттуда бутыль мутного самогона. Примерно такого же, как я свистнул у Зубатова. Но только бутыль была раза в три побольше.

Она ловко разлила самогон по стопочкам и белозубо улыбнулась:

— Ну давай, за всё хорошее! — и первая лихо хлопнула стопку и закусила щепоткой капусты. — Ты давай, ешь, а я сбегаю постираю. Обычно мы на озере стираем, но вчера была баня и там ещё вода горячая, так что я управлюсь быстро.

Она убежала из дома, и я остался один. Умопомрачительные запахи были столь чудесны, что, недолго думая, я принялся насыщаться. Я не ел, я жрал. Точнее обжирался. Я навалил в миску с борщом целых три ложки сметаны. На кусок хлеба я положил сразу несколько кусков сала, один на другой.

Немного насытившись и утолив первый голод, я таки хлопнул стопочку самогона. Для пищеварения. Хоть мне в этом теле было всего пятнадцать лет и пить вроде как ещё и не стоит (да и вообще не стоит), но уж больно еда была вкусная. Да и для дезинфекции тоже не помешает, а то живу в непонятной халупе, где с гигиеной не ахти, Барсик спит рядом, а кто его знает, какие гельминты там у него.

В общем, аргументацию я составил, так что хлопнул с удовольствием. В голове приятно зашумело. Я теперь понял Гришку, который предпочитает каждую ночь ночевать у вдовушек на селе.

— Ну вот, — Анфиса вернулась в дом, когда я еще даже не приступил к вареникам. — Я же говорила, что быстро управлюсь.

Она показала мне мокрый свёрток.

— Только знаешь, ты его сушиться домой забирай, а то если отец увидит… сам понимаешь…

Я понимал. Где мне это сушить я тоже представлял слабо, но что-нибудь придумаю. В крайнем случае совру, что спасал Анфису на болоте и измазал в грязи и решил застирать. Думаю, прокатит.

— Спасибо, красавица, — благодарно улыбнулся я.

— Давай я тебе ещё вареничков подложу, — зачирикала Анфиса, опять подмигнула и налила ещё по стопочке, — ну, давай за наше знакомство!

Я вторую пить так-то и не хотел, но отказываться было не удобно, и я хлопнул свою стопку тоже.

— Закусывай варениками, — хихикнула Анфиса и подала пример.

Минуты три мы усиленно жевали вареники, обмакивая их в густую сметану.

— Гена, ты квас будешь? Ох, у меня и вкусный квас… мммм… — нараспев сказала Анфиса.

— Буду, — ответил слегка окосевший с непривычки к спиртному я.

— Ага, сейчас, — Анфиса наклонилась мимо меня, чтобы достать кувшин с квасом, который стоял на полке за моей спиной. Она случайно коснулась моего плеча грудью, и я позабыл о квасе.

— Мы с мамкой делали, — похвасталась Анфиса, налила мне в кружку кваса и опять потянулась мимо меня, чтобы поставить обратно, опять прикасаясь грудью.

Непроизвольно мои ладони вдруг очутились на её упругих ягодицах. Анфиса замерла, затем чуть потёрлась и хрипло прошептала:

— Иди сюда…

Квас мы так и не попробовали.

Ближе к вечеру я сидел в нашем дворе на завалинке и пытался проволочкой аккуратно прикрутить разрисованную табличку с транспарантом к длинной палке. Проволока была изрядно ржавая, гнулась плохо, табличка была неаккуратно раскрашена гуашью и требовалась изрядная сноровка, чтобы не размазать буквы. А ведь Клара велела сделать аж восемь таких транспарантов.