Оправдание Острова - Евгений Водолазкин

Его вдохновила, оказывается, История Острова. Фильм, по мысли Леклера, мог бы называться Парфений и Ксения. Не сговариваясь, мы с Ксенией сказали тихое, но внятное нет. И тогда Леклер рухнул перед нами на колени.

Это было невыносимо. Перед нами на коленях великий Леклер – как один из наших слуг в давно ушедшем Средневековье. Мы с Ксенией сказали:

– Подумаем.

И тогда этот человек принялся хватать нас за ноги, добиваясь нашего да. Это да в конце концов прозвучало от меня, потому что Ксения, как стало теперь известно, более жесткая.

Леклер ликовал (красивая аллитерация). Он кричал, что ни у одного режиссера в мире в историческом фильме о Средневековье не было таких консультантов.

Мы – консультанты? Это был следующий сюрприз, который Леклер для нас приберег. Снявши голову, по волосам не плачут: мы согласились и на это. И стали консультантами.

Поскольку сведения преподносились нам по принципу салями, о том, что работа над фильмом началась, мы узнали в конце беседы. Получалось так, что через неделю режиссер с командой приступают к съемкам.

Мы заикнулись о сценарии. Сценарий? Леклер волнообразно закачался, словно собирался снова припасть к нашим ногам, но что-то его удержало. Сценария в привычном смысле у него нет. Да, он располагает подготовительными материалами, но не более того. Так он снял все свои фильмы.

Я спросил у Леклера, как же он работает без сценария. А очень просто. Придя на съемочную площадку, пьет с актерами кофе. Сообщает каждому, как ему двигаться и что говорить.

– Начинаться и оканчиваться творчество должно на съемочной площадке. Точка. – Режиссер хлопнул себя по бедру.

Да, последнее. Уже стоя в дверях, Леклер как будто что-то вспомнил. Последний вопрос лейтенанта Коломбо. Не согласились бы мы приехать для консультаций в Париж? Нас примут (он на мгновение задумался, подыскивая слово) по-княжески.

В постановке великого режиссера мы не откликнулись только на эту сцену. Подумаем. Трудно сразу решить. В нашем возрасте… На слове возраст Леклер расхохотался, и это было, кажется, единственным отступлением от сценария, которого, по словам гостя, у него не бывает. Он смутился, обнял нас, его провожающих, и сказал:

– Какие ваши годы!

В лето седьмое княжения Ксении была окончена строительством Библиотека, по красоте и величеству подобная Дворцу. Она оказалась даже выше Дворца и стала самым высоким зданием Города. У основания ее колонн были поставлены изваяния великих людей прошлого, дабы имена их не беспамятны были: Платон, Аристотель, Геродот, Гомер и Агафон Впередсмотрящий.

Предвидел ли Агафон такую честь? Он смотрел на собравшихся со своего высокого места, словно проверяя, исполняются ли его предсказания. Под его немигающим взглядом в Библиотеку были доставлены книги, частью купленные на Большой земле, а частью подаренные островитянами. Монастырь передал большое количество рукописей, но не было среди них Агафонова пророчества, что Агафона, я думаю, не слишком и удивило.

В день открытия в Библиотеку выстроилась огромная очередь на запись. Очередь оказалась столь велика, что было ясно: одним днем запись не исчерпается, и даже одной неделей тоже. В день тот записалось ровно столько, сколько помещалось в Большом зале Библиотеки.

И весь вечер записавшиеся сидели и читали те книги, которые им достались, многие же, не имея привычки к чтению, шевелили губами. А некоторые водили пальцем по строкам, поскольку читать совсем не умели. Они шли строка за строкой и улыбались, радуясь своей причастности к книгам, и обливались слезами, сожалея о своей безграмотности, и в тот вечер дали себе клятву выучиться читать.

Самым почтенным гражданам Города была предоставлена возможность увозить книги домой, но они ею не пользовались, ибо кто бы их там видел читающими? Им, как и всем, нравилась просвещенная тишина Библиотеки, шелест перелистываемых страниц и запах старых фолиантов. Со временем читатели стали выбирать себе книги по склонностям сердец своих, но книг всё равно не хватало. И книги продолжали закупать на Большой земле, и это было первым признаком стремления островитян к всеобщей грамотности.

В лето девятое княжения благочестивой Ксении в Городе был пущен трамвай. Перед этим в течение года на улицах укладывались чугунные рельсы и натягивались электрические провода. Трамвай также привезли с Большой земли, поскольку ничего такого на Острове не производили. Куплено было семь вагонов по числу свободных искусств, и местом отправления их назначили площадь перед Библиотекой, и такая отправная точка обещала многое.

Все семь вагонов были разных цветов, и отправлялись они в очередности цветов радуги. Конечной их остановкой были городские ворота, которые давно уже не запирались, потому что находились теперь едва ли не в центре Города, а примыкавшие к ним стены столь обветшали, что их в конце концов разобрали. На всех вагонах имелась педаль для звонка, и трамваи беспрерывно звонили. Так происходило до тех пор, пока всякий житель Города не обрел возможность дать хотя бы один звонок.

Многие любили ездить на крыше трамвая, иначе говоря, на империале. Высота и свежий воздух кружили им головы, а возможность заглянуть в окна второго этажа лишь увеличивала их страсть к подобной езде. Лавки империала стояли вдоль вагона, и ездившие там сидели спиной друг к другу. Естественным видом, открывавшимся перед сидевшими, были как раз окна. Со временем, однако, любопытство к окнам второго этажа иссякло, ибо существовал еще первый этаж, в окна которого можно было заглядывать, не взбираясь на империал.

Иные отправлялись теперь на место службы на трамвае, и выходить из дому им приходилось гораздо раньше, ведь путь трамвая пролегал не обязательно вблизи места их службы. Проехав до конечной остановки, они выходили из трамвая, ловили извозчика или просто шли пешком туда, где им надлежало начинать их рабочий день.

Непонимание того, как двигалось это сооружение, рождало в жителях особое к нему уважение. Оно усугублялось тем, что трамвай не имел возможности свернуть туда, где не лежали его рельсы.

Эта невозможность свернуть напоминала островитянам знаменитый рассказ о Китоврасе, способном двигаться только прямо. Всякий в Городе знал, что когда Китовраса вели через Иерусалим к Соломону, на его пути приходилось сносить дома: так прям был путь Китовраса, и так невозможен был для него поворот. Когда же понадобилось снести дом бедной вдовы, она обратилась к Китоврасу со слезами, прося обойти ее дом. И Китоврас сжалился над ней и обошел ее дом ценой сломанного своего ребра.

Достоин почтения тот, кто не сворачивает со своего пути, но его заслуги меркнут в сравнении с тем, кто идет на жертву ради ближнего. Эта трагическая, но светлая история легла отблеском на трамвайные вагоны, и их движение по Городу напоминало всем об истинной доблести и милости одновременно.

В эти годы демонстрации почти прекратились, и не слышно было больше взрывов, и долгожданный мир объял весь Город и Остров. Библиотека и трамвай настолько полюбились островитянам, что борьба за новую жизнь представилась им менее увлекательной, нежели шелест читаемых книг и звон трамвая.