Оправдание Острова - Евгений Водолазкин

Три часа пополуночи. В наступившей тишине князья делают первый шаг в сторону вершины. Их сопровождает епископ. У начала серпантина он останавливается: далее пойдете одни, храни вас Бог. Что думается тем, кто провожает их взглядом? Что беззащитны? Что поступь их нетверда? Два трогательных старика. Идут, держась друг за друга: так они шли всю жизнь. На ночном ветру трепещет платье Ксении. Дойдя до поворота, они оборачиваются и смотрят на всех нас. Делают шаг в неосвещаемое пространство. Исчезают. Дальше они должны включить фонарики, ничего сложного. В них мощные лампы, а заряда на несколько часов. Если использовать их не одновременно, заряд, можно сказать, неограниченный. В отсутствие электричества я свечу такими в келье. А прежде – свечи зажигал. Говоря чистосердечно, мне трудно их представить с фонариками. Их, идущих к Свету.

Четыре часа утра. Раздается гром. Чудовищный треск, словно земная и небесная тверди разломились. Все понимают, что с Парфением и Ксенией начал говорить Он. Над Горой поднимается гигантское облако, черное с багровым. Голоса стариков слабы – только бы Он их услышал. Новый удар грома. Толпа истошно кричит. Следующий удар сбивает стоящих с ног. Сколько мы так лежим? Не знаю. Рот мой в песке и пепле. Громовое эхо перекатывается по всему Острову, и ударяется поочередно о твердь небесную и о твердь земную, и, возвращаясь, не становится тише, как то положено эху. И дома в городах покрываются трещинами, иные же падают. Сирены карет скорой помощи не слышны. В лучах фар скользят серые хлопья. Эту метель фары пробивают на расстояние вытянутой руки, так что двигаются машины на самом малом ходу. Едут, бесстрашны, до ближайшего завала, из которого добровольцы выносят страдающие тела. Бывший еще вчера озлобленной толпой, в эту ночь народ превратился в собор сограждан, сонм милосердных. Когда у ждущих под Горой спадает первый ужас, люди окружают фельдмаршала Севериана. Он неотрывно смотрит на серпантин, лицо его багрово от отблесков пламени. Мокро от слёз. Ему кричат, что на Горе остались Парфений и Ксения, так, будто он этого не знает. Кричат, что среди этого ада остались, Армия же бездействует, и что нельзя было посылать их на Гору. Армия бессильна, говорит фельдмаршал одними губами, но не вы ли послали их туда? К нему подходят несколько солдат. Он слушает их, не отрывая взгляда от Горы. Кивает. Два грузовика заводят моторы и выезжают на серпантин. Парфений и Ксения не могли уйти далеко. Все верят, что их найдут.

Пять часов утра. Ветер меняется, и тучи пепла начинают двигаться к северу Острова. Кажутся медленными, хотя, конечно, скоры. Напоминают невиданных размеров аэростаты. Внутри них сверкают молнии, ибо заряды частиц пепла входят в соприкосновение друг с другом. Проплывая в невидимой выси, пепел остывает и опускается на Остров. Молнии по всей широте небес, по всему же пространству земли толчки. Не последние ли это дни? Сказано ведь, что померкнет солнце, и луна не будет светить, и звёзды будут падать с неба, и силы небесные поколеблются. Главный поток лавы на другой стороне Горы, но и на этой появляется несколько огненных щупалец. Возвращаясь, вниз по серпантину несутся грузовики. Объяты пламенем. Солдаты выпрыгивают на ходу. Грузовики докатываются до обочины и взрываются. К солдатам бегут врачи. Парфений и Ксения не найдены.

Семь часов утра. Извержение теряет в силе, но солнце погрязло в пепле, и рассвет не наступает. Пугает не происходящее, но мысль о грядущем взрыве: Гора всё еще на месте.

Восемь часов утра. Подземные толчки стихают. Потоки лавы превращаются в ручейки, а затем и вовсе застывают.

Полдень. Теперь уже ясно, что Гора успокаивается. Небо немного светлеет. Солдаты, образовав цепочку, прочесывают Гору в доступных местах. Ищут Парфения и Ксению.

Октября 6-го дня

Поиски длились более недели, но Их Светлейших Высочеств так и не нашли. Был объявлен трехдневный траур в связи с их смертью, и по всему Острову плакали колокола. Как подумаешь, сколько лет они были рядом с нами, кружится голова. Преклонны годами и ветхи телом, что они, казалось бы, могли? Но ведь именно Парфений и Ксения определяли нашу жизнь. Одним лишь своим присутствием. Меня не покидает чувство, что с трауром поторопились. Трудно поверить в то, что люди с такой длительной привычкой к жизни могли ее потерять. Скорее, они были взяты Тем, с Кем беседовали в ту ночь. Может быть, для того они и шли на Гору. Иные говорят, что подобная беседа не могла состояться, поскольку-де праведников было только двое. Но ведь сказано Спасителем: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них. Получается, что их было трое, потому что с ними был Христос. Я не собираюсь ни с кем спорить, ибо в споре рождается не истина, но гнев и томление духа. Кто хочет, может считать, что Парфения и Ксению поглотила Гора. Но то, что в ночь, когда они исчезли, Гора успокоилась и затихла земля, убеждает меня в моей правоте. И еще. Известно ведь, что история есть лишь путь, по которому идет человек. На этом пути можно умножать добро или сеять зло, и это зависит от выбора каждого. Человек может слиться с толпой, уподобившись ползущему с горы огненному потоку. И окаменеть, подобно ему. А может двинуться к вершине, не страшась подземных толчков и камнепадов. Благословенна земля, которая рождает такого правителя. Для него все суть его дети: он печалится о них, за них радуется и ради них поднимается на гору для спасительной беседы. Может сказать горе: сдвинься с места. И сдвинется. Или, напротив: останься на месте. И останется. Сейчас, как после очистительной грозы, воздух свеж. В нем растворена не злоба, но взаимные любовь и жалость. Да, жалость, потому что она рождает любовь и побеждает злобу. Вот мне, к примеру, в дни землетрясения отец эконом не дал бумаги для продолжения хроники. Сказал: история, похоже, кончается, так что же мы, брат Иннокентий, будем зря расходовать бумагу? Я было оскорбился, хотел обратить к нему некие досадительные слова. Напомнить, по крайней мере, что не наше дело знать времена или сроки, нам надлежит лишь всё внимательно записывать. Но промолчал, жалея его за приверженность земному. Тем более, что бумага у меня еще оставалась. Спустя же два дня он принес бумаги в изобилии, обнял меня и облился слезами: прости меня, брате, за мою скаредность. Вот тебе бумага, пиши, как прежде, поскольку история не кончилась. Да, говорю, история продолжается – пока. Но это, говорю, последнее предупреждение. И воцарились меж нами мир и любовь, и все на Острове примирились друг с другом в надежде, что дни их продлятся. Страна же наша подписала долгожданный мир с Францией. Я слышал, что миру обрадовались тоже и в этом государстве, хотя и знали о войне там далеко не все. По поводу Франции – едва не забыл: нынче пришло известие, что кинокартина Жана-Мари Леклера Оправдание Острова получила какую-то важную награду. Говорят, будто Леклер боялся, что его фильм останется непонятым. Напрасно боялся: чего здесь можно не понять? Я с фильмом не знаком, но имел счастье знать Их Светлейших Высочеств: не было в нашей истории людей светлее. Думаю, немногие в их возрасте отважились бы на такое восхождение. Это понятно любому зрителю.