Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре - Мартин Уиндроу

Поколение цифровой эпохи даже не представляет себе, что такое пишущая машинка. Хочу сказать, пишущая машинка с металлическими клавишами производила больше шума, чем пластиковые клавиатуры компьютера. Лист бумаги заправлялся за цилиндрический валик, закрепленный в верхней части, а каретка в процессе печати перемещалась справа налево. Когда вы доходили до конца строки, каретка останавливалась с характерным звуком, вы брались левой рукой за рычаг и резко отводили его, чтобы каретка вернулась в исходное положение, перейдя к следующей строке. В общем, на столе стояло устройство с торчащим из него листом бумаги, которое издавало ритмичный занятный звук и постоянно двигалось из стороны в сторону. Ну чего еще может желать любознательная молодая сова?

Когда Мамбл решила исследовать машинку в первый раз, она подобралась сзади и потрогала аппарат когтями, подняв крылья, словно собиралась прыгнуть в цветочный горшок (ее любимая игра). Я печатаю довольно быстро. В процессе работы я полностью сосредотачиваюсь. Когда сова на скорости рухнула прямо на машинку, пара клавиш ударила ее по хвосту, прежде чем я смог остановиться. Касание длинных рычагов сове явно не понравилось – особенно в тот момент, когда она пыталась сосредоточиться на поедании бумаги, находящейся прямо перед ней. Поэтому сова огорчилась и вернулась на книжную полку, недовольно замерев.

Казалось бы, такой опыт ее отпугнет, но Мамбл была не из тех, кто поступается собственными интересами. Движение соблазнительно покачивающегося листа бумаги оказалось для нее невероятно любопытным, поэтому она решила использовать другой подход – зайти с другой стороны, где гадкие рычаги ей не помешают. Не раздумывая долго, она приземлилась прямо передо мной, уцепившись за каретку за листом бумаги. Когда она сделала это первый раз, я перестал печатать и прогнал ее с машинки. Но это ее только раззадорило, и она стала возвращаться снова и снова, пока я не потерял терпение и не выгнал ее из кабинета.

Борьба самолюбий продолжалась, но прогресса удалось достичь лишь сове. Я продолжал печатать, и, когда Мамбл к этому привыкла, ей стало ясно, что на каретке можно кататься справа налево. Это было очень увлекательно само по себе, и она перестала делать попытки слопать лист бумаги. Естественно, каждый раз, когда я возвращал каретку направо, она подпрыгивала. Впрочем, сова быстро научилась несколько секунд парить, а потом приземляться на нужный конец каретки и отправляться на следующую прогулку. Не буду утверждать, что мне это не мешало. Игры совы отвлекали меня от работы, и мне приходилось либо отвлекать ее чем-то другим, либо выгонять из кабинета. Любой человек в здравом уме просто не пускал бы сову в кабинет. Но, должен признаться, вид того, как она катается на каретке, меня страшно веселил. И я никак не мог решиться на категорический запрет.

* * *

Мамбл продолжала проявлять интеллигентный интерес к печатному слову. Когда я сидел и читал газету, она появлялась из ниоткуда, приземлялась прямо на газету и радостно проделывала в ней дырки. Когда я лежал на диване, она могла неожиданно спикировать мне на грудь и зашагать прямо к лицу, чтобы изучить мою бороду.

Как-то летним вечером я валялся с книжкой, а Мамбл занималась собственными делами. Я с головой ушел в чтение. Неожиданно и без предупреждения сова приземлилась прямо между книгой и моим лицом. Я хотел воскликнуть: «Какого черта, Мамбл?!» Но ее перья забили мне рот, и возмущение вышло невнятным. Поток теплого воздуха явно понравился сове, потому что она наклонилась ко мне и осторожно ущипнула за переносицу.

Осенью 1979 года, когда Мамбл было около полутора лет, я заметил неприятную перемену в ее привычках. Иногда вместо того (или после), чтобы сидеть на моем плече, она устраивалась у меня на макушке. Полагаю, что ей нравилось находиться повыше и иметь лучший обзор. Но при этом сова довольно больно царапала меня острыми когтями, чтобы сохранить равновесие. Да и толчки при взлете и посадке тоже были довольно болезненными.

Чаще всего Мамбл поступала так, когда я разговаривал по телефону в коридоре. Она, как настоящий ребенок, вступала с телефоном в бой за мое внимание. Сова могла спокойно сидеть на окне, любуясь пейзажем, или о чем-то мечтать на двери гостиной. Но стоило телефону зазвонить или мне набрать номер, как она тут же оказывалась на моей голове. Мамбл начинала проказливо чирикать, клевать трубку или мое ухо, а потом прыгала на мой локоть и пыталась перекусить спиральный кабель. Если звонящие не были в курсе нашего соседства, то странные звуки ставили их в тупик. Я не сразу признавался, что все дело в сове, сидящей у меня на голове. Мне казалось, что суровые клиенты, придерживающиеся традиционного образа мысли, сочтут это непрофессиональным поведением.

* * *

Я всегда оставлял Мамбл в ее клетке на балконе плоскую миску с водой. По рассказам Эврил я знал, что совы очень любят купаться. Мамбл делала это не реже раза в неделю, хотя с уверенностью я сказать не мог. Когда я в первый раз увидел, как сова купается, она напомнила мне человека, который входит в ванну с водой неопределенной температуры. Мамбл несколько секунд постояла на краю миски, потом осторожно вошла в нее, сначала одной лапкой, потом другой. Какое-то время она размышляла, стоя в воде. Затем сова медленно присела так, что вода наполовину покрыла ее тело. Она распушила перья, встряхнулась, несколько раз поднялась и опустилась, шевеля плотно сложенными крыльями. Так Мамбл купалась какое-то время, а потом начала энергично хлопать крыльями по бокам, чтобы капли воды попали на ее лицо и спину. После нескольких таких размахиваний крыльями сова замирала, явно наслаждаясь купанием. Потом она поднималась на лапки и осторожно выходила из миски. Оказавшись на полу, сова приступала к долгому процессу сушки и укладки перьев.

Интерес к воде сохранялся и тогда, когда Мамбл свободно летала по квартире. Когда я мыл посуду на кухне, она иногда садилась на мое плечо и внимательно смотрела, как мои руки плещутся в тазу вместе с тарелками и чашками. Сова явно раздумывала, не стоит ли прыгнуть прямо туда и присоединиться к веселью, но ей так и не хватило на это духа. Но одно весьма увлекательное ночное купание показало мне, что мысли об этом ее не покидают.

В тот день, вымыв посуду, я налил в таз воды и так его и оставил. Тем вечером я сидел в гостиной, не думая о том, чем занимается моя сова. И вдруг я услышал странный звук, словно в кухне на линолеум упала мокрая тряпка. Я заглянул в кухню, и вдруг передо мной предстала ужасная картина. Судя по всему, Мамбл полностью плюхнулась в воду, потому что даже ее голова была мокрой. Мокрые перья облепили ее тело, торчал лишь длиннейший клюв, и сверкали огромные глаза. Длинные черные перья свисали с головы Мамбл, превращая ее в гота. («Крошка! Да тебя не узнать!») Тело совы представляло собой темную, неопрятную массу мокрых перьев – так выглядели бы клочья овечьей шерсти на проволочной изгороди после сильного дождя, а ее крылья больше всего напоминали сломанный зонтик во время бури.

Ругаясь и жалуясь, Мамбл поскакала ко мне по полу, безрезультатно пытаясь взмахнуть крыльями при каждом прыжке. Она была такой тяжелой, что не смогла даже запрыгнуть мне на запястье. Ей пришлось составить ступени из разных предметов, чтобы добраться до цели – с пола на стул, оттуда на колено, а потом с большим трудом на грудь и на плечо. Все это время Мамбл жаловалась мне на свою горькую жизнь. Оказавшись на плече, сова попыталась стряхнуть воду с перьев, но ей было так трудно сохранять равновесие, что она едва не свалилась, а я подпрыгнул, потому что ее когти больно впились в плечо.