Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре - Мартин Уиндроу

Мамбл так и сидела на моем плече, пока я наводил порядок на кухне. Потолочный светильник находился всего в метре от верхней части кухонных полок. Сова медленно забралась на полки по мостику моей протянутой руки и устроилась наверху. Там Мамбл снова попыталась встряхнуться, но намокшие перья были слишком тяжелыми, и она побоялась упасть. Поэтому сова просто замерла, греясь под теплой лампой. Сохла она весь вечер.

Процесс явно обещал затянуться, поэтому я оставил ее в покое. С кресла в гостиной я не мог видеть Мамбл, но несколько раз до меня доносился шум, когда она энергично пыталась встряхнуть все еще влажные перья. Если бы я обернулся, то увидел бы ее тень на стене кухни – огромную и приводящую в ужас. Сова приводила себя в порядок, встряхивала крыльями и прихорашивалась. Через пару часов я вышел на кухню, чтобы посмотреть, как у нее дела. Она наклонилась вперед, прямо под лампу, расправив тонкие и длинные черные перья. Мамбл являла собой жалкое зрелище и определенно знала об этом. Полететь сейчас ей вряд ли бы удалось – разве что как «бесстрашный летчик» эдвардианских времен, – с безумной уверенностью с привязанными крыльями прыгающий со скалы. («Ничего не выйдет, Мамбл. Лучше грейся под лампой».)

Тем вечером я положил цыплят в открытую клетку и оставил свет на кухне включенным, чтобы она сама могла решить, где хочет провести время до рассвета. Наутро Мамбл была в прекрасной форме. Этот опыт не отпугнул ее от купания в тазу, но нырять с головой она больше никогда не пробовала.

* * *

Еще одной неожиданной для меня привычкой Мамбл стала ее любовь к солнечным ваннам. Конечно, я догадывался, что в солнечные дни большинство птиц любит распластаться на солнышке в пыли и почистить перышки. Пыль помогает избавиться от паразитов, а солнечный свет является источником витамина D. Но почему-то я никогда не думал о том, что подобные привычки могут быть у ночных птиц вроде Мамбл, хотя мне стало ясно – она любит солнышко.

Как-то летним днем я читал в гостиной. Дверь на балкон была открыта. И тут я услышал громкий звук – Мамбл спрыгнула на застеленный газетами пол клетки. Через несколько минут я поднялся и заглянул на балкон, чтобы посмотреть, чем же она занимается. И сердце мое замерло: Мамбл лежала на полу ничком, расправив крылья. Но почти сразу же по ее мелким, расслабленным движениям я понял, что происходит. Она заняла эту позу сознательно. Сова распласталась на самом свету, расправила крылья, изогнула шею и, зажмурившись, подставила лицо солнечным лучам.

Прежде чем тихо отступить и дать Мамбл возможность насладиться загаром, я заметил, что выражение лица у нее точно такое же, как и в тот момент, когда она замечает голубей, прилетевших полакомиться на подоконник. Я так и не понял, почему это произошло – на солнце сова явно расслабилась от удовольствия, а голуби вызывали у нее раздражение и желание немедленно вступить в бой. Она прижала перья к голове, превратившись в «булавочную головку». Перья между прикрытыми глазами, наоборот, распушились во все стороны, прикрыв внутренние уголки глаз, от чего они стали казаться еще более широко расставленными. С такой восточной внешностью моя Мамбл была неузнаваема.

* * *

В ноябре 1980 года, когда сове было уже два с половиной года, я впервые, причем в самое неподходящее время, обратил внимание на ее поведение, которое окончательно убедило меня в том, что она – девочка. Я увидел, как Мамбл устроилась на столе в коридоре на большой, напоминающей блюдце пепельнице. Впервые за время нашего совместного проживания я стал замечать, что она, отдыхая, усаживается, как курица на яйца – наклоняется вперед, откидывает голову и поднимает хвост, а перья распушает, чтобы прикрыть «гнездо». Защищала она его и раскрытыми крыльями. В таком положении сова дремала, изредка издавая сонное чириканье, когда я ее поглаживал. Она очень редко вставала, обходила пепельницу, постоянно поглядывая в ее сторону, потом снова распушала перья и усаживалась на пепельницу, тщательно прикрыв ее крыльями. Так сова вела себя восемь дней. Хотя следующей весной я ожидал повторения этого поведения, но повторяла Мамбл его очень редко – и никогда оно не продолжалось так долго, как в первый раз.

* * *

Дневник

30 декабря 1980 года

Мы вернулись после рождественского отдыха у Дика. Я вспомнил, как вела себя Мамбл в прошлом месяце и ее реакцию на других сов. И это заставило меня задуматься, чего она лишена, живя в неволе. В содержании птицы в клетке есть что-то неправильное, поскольку сама идея полета человеку представляется квинтэссенцией свободы. И в последнее время я все чаще об этом задумываюсь.

Птицы созданы для полета, поскольку полет является их главным преимуществом в борьбе за выживание. Но за это приходится платить. Полет требует значительных затрат энергии для укрепления мышц, питаемых часто бьющимся сердцем, а также внимания к сложному, порой очень хрупкому телу. Наука учит нас тому, что некоторые изначально летающие виды птиц со временем утратили эту способность, потому что окружающая их среда изменилась так, что потребность в таком навыке отпала. Такие виды «предпочли» отказаться от полетов, когда полет перестал давать реальные преимущества, и постепенно они утратили способность летать. Логично будет предположить, что этого не произошло бы, если бы свободный полет был необходим для ментального здоровья этих видов.

Понятно, что полет играет важнейшую роль в жизни большинства птиц. Никто из тех, кто видел головокружительные воздушные трюки, скажем, ястреба или ржанки, не поверит, что птица не получает от проверки собственной силы и бодрости истинного наслаждения. Но не все хищные птицы нуждаются в полетах. И к числу таких относятся лесные совы, типа неясытей. Природа создала их для относительно коротких перелетов на малой высоте. Если использовать аналогии из военной авиации, таких сов можно назвать «истребителем-штурмовиком с вертикальным взлетом и малой дальностью полета», а не «перехватчиком, обеспечивающим господство в воздухе», как сокола-сапсана. Мамбл была «Хокер-Харриером», а не «Ф‑16».

Если бы Мамбл родилась в дикой природе (и, конечно же, если бы оказалась среди меньшинства птенцов 1978 года, которым посчастливилось пережить две первые зимы), то большую часть суток она проводила бы, сидя на своих любимых деревьях. Днем она бы спала или дремала, замаскировавшись среди веток возле ствола дерева и переваривая добычу прошлой ночи. Перед наступлением темноты она просыпалась бы, встряхивалась и приглаживала перья, готовясь к полету. Для этого оперение совы должно находиться в идеальном состоянии. Ночь она начинала бы с облета границ территории, решая проблемы вторжения, если бы таковые возникли. Она перелетала бы с дерева на дерево, издавая характерные крики, а затем уселась бы на ветку, прислушиваясь и всматриваясь в темноту в поиске потенциальной добычи.

Добыв достаточное количество пищи (а Мамбл могла бы сделать это довольно быстро или за несколько часов, в зависимости от года и сезона), она вернулась бы на свое излюбленное место. Там сова съела бы добычу и начала переваривать пищу. На рассвете она снова погрузилась бы в дремоту, неподвижно замерев среди листьев, чтобы ее не заметили дневные птицы. За исключением весны, когда сове нужно помогать кормить птенцов, она никогда не тратила бы энергии больше, чем требовалось бы для ее пропитания.