Птица-лира - Сесилия Ахерн

– И друг от друга подальше.

– Хватит тебе.

– Ладно. Последний вопрос. Жениться собираешься?

– Жениться? – Сол тяжело вздохнул. – Что за старушечьи разговоры? Тебе-то какое дело, женюсь я или нет?

– Слышь, а член у тебя от такого вопроса вдвое короче стал. Смотри. – Он поднес к его глазам мобильник. – Вот до того, как я задал вопрос. А вот после.

Соломон усмехнулся.

– С чего ты-то задаешь мне такие вопросы? Холостяк в сорок два года. Тебе в священники следовало пойти.

– Да, жилось бы веселее, – подхватил Донал, и Соломон сердито поморщился.

– Не смешно. Я слышал, как мама с папой обсуждали, не гей ли ты.

– Заткнись! – Донал прикинулся, будто его эти слова не задели, но телефон от себя отшвырнул.

Соломон подхватил мобильник.

Тридцать два снимка его собственных причиндалов.

Донал поспешил сменить тему:

– Мама говорила, ты побывал в Бостоне. Чего вдруг?

– Irish Globe нас награждала.

– Поздравляю.

– Спасибо.

– Итак, ты счастлив.

– Как всегда.

– И ты женишься на ней?

– Отвали.

– Так что с блондиночкой? – повторил Донал свой первый вопрос.

– Ее зовут Лора.

– Что у тебя с Лорой?

Соломон быстро пересказал предысторию Лоры, упомянул о ее звукоподражательных способностях, все рассказал, что ему было известно.

– Почему она не поехала в Дублин с Бо?

– Предпочла поехать со мной. Я первый ее нашел. Она мне доверяет. – Соломон пожал плечами. – Давай скажи, что это чудно́.

– Вовсе нет.

Соломон присмотрелся: нет, не издевается.

– Наденешь ты наконец трусы? – швырнул в него подушку брат.

– Вот тебе, нечего мои яйца фоткать! – Подушка полетела обратно. – Я тебе фотки пришлю, будешь всю жизнь любоваться.

Дверь отворилась, еще двое братьев разом протиснулись в комнату.

– Э-ге-гей! – завопили они, потрясая упаковкой с шестью бутылками пива.

Соломон, хохоча, поймал брошенные Доналом боксеры.

– Что у вас тут? – спросил самый старший, Кормак, оглядывая Соломона с головы до ног. – Симпатичный крантик.

– Твоя подружка стоит у окна комнаты орхидей и кукует вместе с кукушками, – сообщил самый младший, Рори.

– И что? – Соломон напрягся. Быстро натянул джинсы и обернулся к парням, готовый драться, готовый защищать Лору. Не впервой ему давать любому из них по морде.

– Горячая штучка! – ухмыльнулся Рори и вручил ему бутылку.

Спускаясь на первый этаж, Лора издали услышала гул толпы и замерла в испуге. Братья это заметили, но пошли дальше, словно ни в чем не бывало, и Соломон оценил их деликатность. Будь на ее месте Бо, они бы ее в покое не оставили. Могли бы подхватить да и снести вниз на руках.

– Все будет хорошо, честное слово! – ласково сказал Соломон девушке.

Он хотел обхватить ее за талию и проводить или за руку взять, но ничего такого себе не позволил. Смотрел на нее сбоку и видел, как свет играет на кончике ее носа, просачиваясь сквозь длинные ресницы. Она все-таки переоделась – в рукодельное платье. Простой покрой, длинные рукава, но само довольно короткое. Из двух разных материалов. Наверное, переезжая в коттедж, она немалый запас тканей с собой прихватила.

– Будешь рядом? – попросила она, заглядывая ему в глаза.

Он был рад отвести прядь, упавшую ей на лицо.

Они стояли на ступеньке так близко, что девушка почувствовала исходивший от него жар. Ей хотелось прижаться лицом к обнаженной коже под распахнутым воротом его рубашки. Вдохнуть запах его кожи, ощутить этот жар.

Они стояли неподвижно и смотрели друг на друга. Он откашлялся.

– Конечно, я буду рядом. Но и ты далеко не отходи. Они меня готовы заживо сожрать.

Она улыбнулась, потянулась к нему и ухватила под руку, словно школьница. Не могла удержаться, прижала теснее его руку.

– Все будет хорошо, – шепнул он ей в макушку, почти касаясь губами волос, вдыхая легкий сладкий аромат.

Из зимнего сада были распахнуты двери в гостиную, столовую, кухню и кабинет, образуя единый зал для приема гостей. Обеденный стол плотно уставлен блюдами, часть которых приготовила Мари, а остальные принесли с собой соседи. Сотня гостей заполонила первый этаж, Финбара уже выпихнули на импровизированную сцену – рассказывать историю его знакомства с Мари. Тщательно отрепетированный рассказ исполнялся на английском, для родственников и друзей именинницы, прибывших из Дублина. Закончив выступление, Финбар вручил жене деревянное сердце, которое собственноручно вырезал из дерева, под которым они впервые обменялись поцелуем. Потом, дескать, это дерево повалила буря. Соломон подозревал, что дерево могло быть и не тем же самым, а соседним, но ведь главное – чувство. В каждой камере сердца по ящику, в каждом ящике – символ, представляющий одно из поколений семьи.

Все взирали на эту сцену со слезами умиления, многие подняли повыше телефоны, чтобы заснять исторический момент, когда Мари – она всегда устраивалась на сцене рядом с Финбаром – спряталась в объятиях мужа. А затем настала ее очередь выступать. До того как родить пятерых детей и стать хозяйкой гостиницы, Мари была профессиональной арфисткой, ездила по всему миру, много раз бывала в Штатах, играла на днях рождения и свадьбах, участвовала в концертах. Исполняла и классическую, и традиционную музыку, что попросят, но больше всего любила кельтскую. Именно с кельтской группой она и приехала впервые в Голуэй, и тут-то Финбар на нее глаз и положил. Рыжеволосая богиня за огромной арфой. Сол и его братья столько раз слышали одну и ту же музыку, что, хоть она и не наскучила и в таланте матери они не сомневались, уже и не восхищались ею – кроме тех мгновений, когда при виде восторга на лицах тех, кто слышал ее впервые, они понимали, как она умела заворожить зал.

Мари заиграла «Сон О’Каролана», и Лора, до сих пор сидевшая рядом с Соломоном тише мышки, выпрямилась, явно потрясенная. Соломон улыбнулся ее восторгу и откинулся на спинку стула, сложил руки на груди, любуясь тем, как Лора любуется его матерью.

Вдруг в кармане у него завибрировал телефон. Сол глянул – это звонила Бо. Он тихо извинился (никто и не обратил внимания, все смотрели на Мари) и выскользнул из зала в кухню.

– Алло, – сказал он, мимоходом отщипывая от дожидавшегося в кухне угощения.

– Алло! – завопила Бо, и он отвел трубку подальше от уха. В мирную обстановку родительской кухни ворвался грохот толпы. Она явно в пабе.