Две жизни комэска Семенова - Данил Корецкий

— Если что, и с меня спросят по всей, дорогой товарищ Семенов, строгости. Каждый по своей линии ответ будет держать. Так что дай-ка мне с ним по-своему поговорить.

Семенов в компании командиров взводов и комендантского отделения устроился на полусгнившем колодце неподалеку от избы, в которой поселился Буцанов, приготовился к долгому ожиданию. Но Мартынов управился быстро. Вышел минут через пять, зашагал размашисто прямиком по грязи к Семенову, на ходу выкладывая партийный свой вердикт:

— С сегодняшней вечерней поверки твой комиссар в строю. Гонца в штаб присылать с докладом каждый третий день — что да как. Следующий бой покажет, останется Буцанов в эскадроне или будет отозван в штаб, на более лёгкую работу.

Он оглядел семеновцев, кивнул, как бы ставя последнюю точку.

— После следующего боя, товарищ Семенов, напишешь в штаб отчет, коротко: Буцанов готов к продолжению службы… ну, или не готов. Вот так. Кандидат на его место у меня уже есть.

И ускакал в заново сформированный третий эскадрон, проверки в котором проходили ежедневно.

Следующий бой случился там же, под Россошью. Белые попытались отбить её обратно, стянули несколько сотен в кулак. Рубка была жестокая. «Беспощадный» до прихода подкрепления сдерживал натиск белой конницы, воспользовавшейся сложившимся численным преимуществом и атаковавшей на этот раз волнами, одна сотня за другой. Как ни старался Семенов прикрывать комиссара, мясорубка сабельного боя раскидала их в разные стороны. Семенова ранили в правое предплечье. Пуля прошла навылет, не задев кости. Но крови было потеряно немало…

Когда подоспевший на подмогу второй эскадрон отбросил атаковавших за реку, и бой закончился, комэск кое-как прикрыл ноющую рану многократно перестиранным бинтом и, остановив кровь, отправился искать своего комиссара.

Буцанова он нашел в лазарете, с отрубленной по локоть левой рукой.

Бледный как мел Буцанов грыз вставленный в рот ремень, чтобы не кричать от боли, но заметив комэска, набрал воздуха, выдохнул, сдерживая стон:

— Прости, командир, подвёл.

— Ты, Петя, выбирай, наконец, — ответил Семенов, придерживая намокшую кровью вату на ране. — Я всё пойму. И осуждать не стану. Только выбрать придется. Продолжается для тебя революция или закончилась.

Следить за покалеченной рукой Буцанова в полевых условиях было сложно, сохранялась опасность заражения — и медики настояли, чтобы он был отправлен в тыл, в полковой госпиталь.

После того боя состав эскадрона сменился наполовину, давно такого не было. Семенов не спал ночами, патрулируя улицы городка вместе с часовыми, опасался обычной в таких случаях беды — что новых людей, не проникшихся атмосферой эскадрона, не впустивших в себя революционную дисциплину, потянет на грабежи.

Незатянувшаяся рана болела, руку трудно было не то что поднять — держать на рукоятке шашки. Семенов давал себе некоторую поблажку, отлеживался понемногу, когда прижимало особенно сильно. Но уже через две недели комэск снял повязку: «Не хочу своим видом тоску на бойцов нагонять».

Главной проблемой, о которой комэск ломал голову и днем, и ночью, был затянувшийся голод. Бойцы недоедали уже много дней подряд. Старожилы держались бодро, но новички ходили хмурые, не раз комэск замечал, как они сбиваются в кучки и невесело о чём-то переговариваются. Ясно было, о чём. Голод не тётка.

Бои под Россошью продолжились. Слишком важен был для белых этот плацдарм — и стратегически, и для поддержания боевого духа. «Беспощадный» отбивал атаку за атакой. Каждый клочок окрестных полей, каждая балка и распадок были знакомы бойцам эскадрона как свои пять пальцев. Потери были умеренные: выручали пулеметные патроны, в изобилии пришедшие с последним штабным обозом, и набившие руку, приноровившиеся к местности пулеметчики.

Вернулся из госпиталя Буцанов.

— Я выбрал, — сказал он комэску, прихлопнув себя культей по боку. — Повоюем.

Что-то изменилось в человеке, глубоко и серьезно. В глазах застыло какое-то странное выражение — холодное, нехорошее спокойствие.

Семенов предполагал, что комиссар ограничится идеологической работой: политинформацией, укреплением дисциплины, — но комиссар выслушал планы Семенова на свой счет и недобро усмехнулся:

— Я сказал, повоюем, значит повоюем.

В первом же бою Буцанов продемонстрировал — что крылось под его недоброй усмешкой. Зажав повод в зубах, он бросал коня в самую гущу сражения, подпуская противника близко, чтобы стрелять наверняка, будто бросал смерти вызов — кто окажется расторопней. Расстреляв магазин, прятал маузер и доставал наган, которых было теперь при нем целых два. Смерть, как часто бывает, перед столь откровенной бесшабашностью пасовала, Буцанов выходил целехонек из самых, казалось, безнадежных ситуаций.

Глядя на комиссара, Семенов понимал, что того гложет совесть за убитого отца. Буцанов открыто искал смерти. Помешать ему в этом комэск мог только настояв на отправке в тыл — но это был неприемлемый для всех вариант.

* * *

Следующий после Россоши удар «Беспощадного» пришелся по крошечному, судя по карте, ничем не примечательному, расположившемуся вдалеке от стратегических узлов селу, в котором белых было с гулькин нос и которое даже названием своим — Худое, будто пыталось убедить обе воющие стороны в том, что можно бы его оставить в покое, незачем и силы тратить. Но приказ есть приказ.

Эскадрон был не в лучшей форме, но и соседи по флангам увязли на своих участках всерьёз, так что подкрепления просить было не у кого. Да и не тот случай. Комэск решил брать село ночным штурмом, перетасовав взвода и разбив эскадрон на два отряда: старослужащие, которые ударят первыми и быстро подавят сопротивление, и новобранцы, которым под руководством взводных предстояло идти следом, завершая работу, добивая белых в домах и снаружи.

С вечера, пока эскадрон отдыхал перед ночным боем, Семенов не сомкнул глаз. Но нервничал, как оказалось, зря. Всё прошло как по маслу.

В Худом красный эскадрон ждал приятный сюрприз. В отбитой первым взводом мельнице на окраине села найдены пятнадцать мешков муки — настоящее богатство.

Получив сообщение о трофее, Семенов оставил за старшего Ангела Смерти и поспешил на мельницу. Возле ворот лежали трое убитых красноармейцев. Убитых беляков бойцы сносили за забор и сбрасывали в канаву.

Муку вынесли во двор, сложили на въехавшую в широкие мельничные ворота тачанку.

— Слушай приказ, — сказал Семенов. — Три мешка оставляем себе. Остальное в полк.

Бойцы с явным недоумением смотрели на командира. Он помолчал и добавил негромко, объясняя своё решение:

— По фронту сейчас все голодают. Это и есть — та самая революционная сознательность. Сегодня мы поможем товарищам, завтра они нам.

— А если только мы им сегодня. А завтра они нам нет? — пробурчал стоявший возле тачанки Петрищев.