Анжелика. Тулузская свадьба - Анн Голон

— Я ничего не думаю, моя дорогая. Я жду вас. Я вздыхаю. «Влюбленный должен бледнеть в присутствии своей возлюбленной». И я бледнею. Или вы находите, что я бледнею недостаточно? Я знаю, что трубадуры должны становиться на колени перед своей избранницей, но эта поза не для моей ноги. Умоляю простить меня. Но будьте уверены, что я могу воскликнуть вслед за божественным поэтом Бернаром де Вентадуром[65]: «Муки любви, на которые обрекла меня красавица, чьим покорным рабом я являюсь, станут причиной моей смерти». И я умираю, мадам.

Анжелика смеясь покачала головой.

— Я вам не верю. Вы не кажетесь умирающим. Вы запираетесь в своей лаборатории или мчитесь во дворцы тулузских жеманниц, чтобы наставлять их в поэтических рифмах.

— Вам не хватает меня, мадам?

Немного подумав, она улыбнулась и, желая сохранить игривый тон беседы, сказала:

— Мне не хватает развлечений, а вы воплощенное Развлечение и Разнообразие.

И она снова вернулась к вышиванию.

Анжелика больше не знала, нравится ей или страшит то, как порой смотрит на нее Жоффрей де Пейрак во время подобных шутливых поединков, в которые так часто вовлекала их светская жизнь. Внезапно его ирония исчезла, и в возникшей тишине Анжелика почувствовала, как подпадает под странное влияние Жоффрея, которое подчиняло и обжигало ее. Под его взглядом она чувствовала себя обнаженной и ее маленькая грудь напряглась под кружевом корсажа. Ей хотелось закрыть глаза.

«Он пользуется тем, что я уже не так осторожна, и хочет очаровать меня», — подумала она, и ее пронзила дрожь страха и удовольствия.

Анжелика восставала, словно строптивая лошадь, услышав обманчиво-ласковый голос. У нее кружилась голова, и ей вспомнились слова кормилицы: «Он завлекает молодых женщин странными песнями…»

Когда снова появился Берналли, Анжелика встала ему навстречу. Она случайно коснулась мужа, и ей стало жаль, что он даже не попытался обнять ее за талию.

Сегодня разливали первые настойки в этом сезоне. Но едва Анжелика вошла в кухню, наполненную запахами апельсина, аниса и ароматных пряностей, как запыхавшийся негритенок прибежал известить — барон Бенуа де Фонтенак хотел бы выразить свое почтение графине и ее мужу.

Епископ!

Со времени того неожиданного визита, когда в отеле Веселой Науки гостил Фабрицио Контарини, епископ больше не приезжал. Это событие казалось таким далеким. Ученый давно уехал, и Анжелика не знала, куда он направился продолжать исследования об ужасном Макиавелли. Может, в Авиньон, город флагеллантов? Или в нидерландский кальвинистский Утрехт, который, однако, сохранил дух католицизма, что позволяло всем изгнанникам чувствовать себя там «как дома».

Шло время. Приезжали и другие, к примеру Берналли недолго гостил у них в праздники, позволяя себе такую роскошь только в начале года.

Утром гостей не принимали, для визитов оставляли прохладные вечерние часы. Анжелика не видела епископа с того самого дня, когда он приезжал узнать о возможности представить своего монаха-алхимика и так изменился в лице, увидев Фабрицио.

Заинтригованная, с чувством неясного беспокойства, Анжелика сняла только что надетый передник и поспешно вышла, поправляя на ходу волосы, уложенные в модную прическу — длинные локоны, ниспадающие на кружевную накидку.

Направляясь к парадному подъезду, она увидела, как по лестнице поднимается высокий человек — барон де Фонтенак, архиепископ Тулузский — в фиолетовом одеянии с белым воротничком. Поодаль в саду стоял эскорт монсеньора: лакеи, пажи и знатные сеньоры на лошадях шумели у кареты, запряженной шестеркой гнедых лошадей.

По обыкновению Анжелика опустилась на колени, чтобы поцеловать пастырский перстень, но вместо этого прелат поднял ее с колен и первым поцеловал руку молодой женщины, подчеркивая этим светским жестом, что в его визите нет ничего официального.

— Помилуйте, мадам, столь глубокое почтение заставляет меня чувствовать себя старым человеком перед лицом вашей молодости.

— Монсеньор, я только хотела выразить уважение, которое испытываю к столь выдающемуся человеку, принявшему священный сан, дарованный Его Святейшеством папой и самим Богом. — Всякий раз, когда Анжелика говорила нечто подобное, она вспоминала сестру Анну, их наставницу в светских манерах в монастыре Пуатье. Сестра Анна была бы сейчас довольна своей непослушной ученицей.

Между тем прелат снял шляпу, перчатки и, передав их одному из молодых священников свиты, жестом отпустил его.

— Мои люди подождут меня во дворе. Я хотел бы поговорить с вами, мадам, подальше от нескромных ушей.

Анжелика бросила насмешливый взгляд в сторону покрасневшего священника, обвиненного в нескромности.

В гостиной, после того как принесли прохладительные напитки и закуски, Анжелика извинилась за отсутствие мужа и заверила, что сейчас же пошлет предупредить его. Дальше обмен любезностями продолжался как обычно.

— Я сама очень сожалею, что заставила вас ждать: я была на кухне, следила за приготовлением настоек. Но я злоупотребляю вашим временем, рассказывая о таких мелочах.

— Для Господа нашего нет мелочей. Вспомните о служанке Марфе[66]. Сегодня редко встретишь знатную даму, занимающуюся домашними делами. Тогда как именно хозяйка дома подает пример достоинства и трудолюбия слугам. А когда, ко всему прочему, в ней соединяются изящество Марии Магдалины и мудрость Марфы, как в вашем случае…

Но епископ говорил рассеянно, казалось, светские игры не входили в число приятных ему занятий. Несмотря на гордую осанку и нарочито прямой взгляд синих глаз, было в нем что-то не вызывающее доверия, что всегда беспокоило собеседников. Жоффрей заметил однажды, что епископ превосходно владеет искусством внушать людям чувство вины, а это даже лучше, чем умение убеждать.

Задумчиво потирая руки, епископ повторил, что очень рад снова видеть молодую женщину, которая редко появлялась в архиепископстве с того уже далекого дня, когда он венчал ее в Тулузском соборе.

— Я вижу вас в церкви и могу только похвалить ваше усердие. Но признаюсь, был несколько разочарован, не увидев вас в моей исповедальне.