Книга для прочтения - Екатерина Великина

Нет, надежда на светлое будущее есть. Как же без надежды? Режим мой рано или поздно перестроится, и я наверняка привыкну к этой пустоте. В конце концов, до появления Ф. я была самодостаточна, как бронзовое пресс-папье. Но пока единственное желание, которое я испытываю, — немедленно отправиться на почту и сочинить телеграмму: «Носите сами. Корова».

Все-таки у меня карма. И карма моя не с того дня, когда мама перестала пить противозачаточные таблетки, а вовсе даже с дедушки, небесное ему царствие.

Так уж получилось, что за всю мою жизнь не было у меня уютного дома. Ну вот не было — и все. Всегда, конечно, найдется какая-нибудь менторская харя, которая, захлебываясь сакральным знанием, примется мне рассказывать, что «уют — это прежде всего нормальная психологическая обстановка в семье». Геть отседова, унылое хлебало, геть! Дуй к своим волооким родственникам и там лечи нехватку ковров гештальтами. У меня семь поколений психов в роду и восьмое в росте. Даже если весь мир начнет орать, что мещанство — это грех, попутно вышвыривая накомодных слоников с балкона, я буду ходить под окнами и собирать выброшенное в корзину.

Родители мои, достопочтенные папинька и маминька, добрую половину жизни искали алмазы и пробовали мерзлоту на зуб, а оттого от низменного были далеки. Нет, все эти «призванные быть последним штрихом мелочи» имелись в избытке: и чеканка какая-то на стене болталась, и картина с бутылью, и акварельки. Только вот декорировать было нечего: над просиженным шезлонгом хоть Джоконду повесить — от этого заднице мягче не станет.

Бабусечка и дедусечка в отличие от богатого духом поколения на мелочи не разменивались. Три комнаты, от обилия ковров напоминающие помещение для случек при гареме, люстра из чешского хрусталя, сервант, комод, горка, два комплекта мягкой мебели и стенка со-страшно-сказать-баром. Нет, вот если бы к этому всему великолепию прибавить наши акварельки с чеканкой, а в бар поставить коньяк и мятный ликер, то мне бы, наверное, и понравилось. Но никаких акварелек у родственников не было, а вместо мятного ликера в баре лежали дедушкин коренной зуб, флюорографический снимок бабушкиных легких и инструкция на стиральную машину «Малютка».

Не могу сказать, что я прямо как-то так страшно расстраивалась. Вовсе нет. В десять лет я была убеждена, что я феечка, принц приедет послезавтра, а на следующей неделе мы купим дога и белый рояль. И самое, наверное, главное — я выросла во всем этом, и потому принимала обстановку как данность. То есть вот есть я — Катечкина зпт есть эти две дурацкие квартиры зпт в них ничего нельзя изменить зпт потому что так сложилось зпт пишите письма зпт главред дурак воскл., воскл., воскл. Я это так популярно вам расписываю только для того, чтобы вы поняли, что вся эта тряхомундия появилась на свет гораздо раньше меня и именно поэтому обрела статус незыблемого… в отличие от дачи.

* * *

С дачей получилось иначе. Собственно, с нее и началась моя карма.

Дачу купил дедушка. До дедушки дача принадлежала человеку со звучной фамилией Цыс. Невзирая на то что Цыс владел участком лет пять, что по дачным меркам совсем не срок, нам в наследство остались два дома: теплый плохой маленький и холодный плохой большой. Маленький дом именовался «кухня», и единственным его достоинством была печь, занимавшая треть пространства и обеспечивавшая кое-какое тепло. Впрочем, по словам самого Цыса, печью он пользовался крайне редко, и мы очень скоро поняли почему. Полистав любую мифологию в части сотворения мира, вы непременно найдете некое Божество, выступающее первородным бульоном (это когда «из него — все»). Цысья печурка обладала ровно теми же свойствами: после первой вязанки дров просыпались мухи, на второй оживали мыши, а с третьей порции в доме начинало вонять тряпками. Подозреваю, что на четвертой вязанке в доме появились бы не Адам и Ева, а вполне бодрые угарные гномики, но дальше третьей порции дров никто не заходил: боялись задохнуться. Вонь нервировала больше всего, и разгадать ее природу не могли довольно долго. Бабушка старательно надраивала углы, вышвыривала старые вещи и чуть ли не ежедневно меняла белье: все напрасно. Как только в топке начинали трещать дрова, складывалось впечатление, что к нам пожаловал сам истопник с двумя комплектами истопничьей обуви, кумом, Бобиком и одной гангреной на троих, причем скорее всего неизлечимой. Разгадка, конечно, нашлась, но уже в самом-самом конце, когда начали ломать дом. Отодрав верхний слой досок, мы с удивлением обнаружили под ним десятки старых телогреек, проложенных между стенами вместо утеплителя. Там же, между стенами, нашлись кое-какие бумажки с документацией, из которой стало ясно, что товарищ Цыс большую часть своей жизни проработал завхозом при туберкулезном санатории, где им и были стырены эти самые ватнички. Худа без добра не бывает: изучив большую часть цысьей трудовой биографии, дедушка ускорился необычайно, и кухни не стало в два дня.

Второй дом прожил немногим больше. От первого он отличался радикально. На первый взгляд все отличия были положительными: ни тебе мышей, ни мух, ни какой бы то ни было вони. Но это только на первый взгляд. Много позже я поняла, что мыши и мухи — это не худшее, что может быть в доме. Более того, если они есть, это практически гарантия того, что в этом месте тепло, иногда дают пожрать и на голову не каплет. Ну не такая мышь дура, чтобы свой серый зад задарма вымораживать. Но самое главное — это даже не холод: в отличие от мыши человек — существо высокоинтеллектуальное и под соусом «у других не чище» проживет даже в морозильной камере.

Самое главное — воры. Представьте себе длиннющий барак (а именно это и было на нашем участке), единственная жилая комната в котором — последняя от входа. Должно быть, клятый Цыс здорово скучал по работе, потому что объяснить строительство крупозного профилактория на участке в восемь соток иными причинами я не могу. Длинный коридор, начинавшийся прямо от входа, пестрел дверями, каждая из которых приводила в небольшую комнатку с крашенным в коричневый полом и отваливающимися от сырости обоями. Всего дверей было четыре. По одной на пациента, плюс терраска для тещи главврача и предбанник для буйных. Проживали мы как раз в этой самой четвертой комнате, на терраске была моя «игровая», а в предбаннике хранились инструменты, коих у дедушки было в порядочном количестве. И вот благодаря этой незатейливой архитектуре дом страстно полюбили воры. В отличие от прочих дачных конструкций, обокрасть которые можно было, только дождавшись, когда уедут хозяева, наш профилакторий был открыт круглосуточно. Стоило только дождаться момента, когда семья соберется в этой самой четвертой комнате, поддеть ломиком дверь — и вперед, выноси что хочешь: хозяева не услышат. Насчет «не услышат» я не шучу. У деда был токарный станок — такая здоровая железная штука для распилки досок весом, весом… ну, в общем, последний раз ее два здоровых мужика едва передвинули. Так вот, этот самый станок не только передвинули и вынесли из дома, но и доперли до калитки. Собственно, калитка воров и остановила. А может, они просто расстроились: зачем, подумали, мы эту дрянь прем, еще надорвемся… Так или иначе, в одно прекрасное утро дедуська обнаружил, что его станок грустит у забора, печально глядя на российские пейзажи, а где грустят болгарка, дрель и электрическое точило — тайна, покрытая мраком. Сказать, что дедушка взволновался, это ничего не сказать. Два дня он бегал по дачам с топором, с обещаниями порубать всех и вся, а на третий набил морду удачно подвернувшемуся под руку соседу и успокоился.