Благословенный - Виктор Коллингвуд

Ныне приехала я к Москве. Недели две будем здесь, а там поедем к в Царское Село, так что пиши мне сразу туда.

Умножаются слухи о войне с турками, до того дошло, что уже внуки меня о сём спрашивают. Не могу сказать, что сильно того опасаюсь ибоначала я в уме сравнивать состояние мое теперь в 1787 с тем, в котором находилася при объявлении войны в ноябре 1768 года. Тогда мы войну ожидали чрез год, полки были по всей Империи по квартерам, глубокая осень на дворе, приготовления никакие не начаты, доходы гораздо менее теперяшнего, татары на носу и кочевья степных до Тору и Бахмута; в январе оне въехали в Елисаветградский округ. Всё было против нас, однакож и Молдавия и подунайские места заняты были в первой и второй кампании, взяли Бендеры и заняли Крым. Флот наряжен был в Средиземное море и малый корпус в Грузию.

Теперь дела наши неставненно лучше. Граница наша по Бугу и по Кубани. Херсон построен. Крым — область Империи, и знатный флот в Севастополе. Корпуса войск в Тавриде, армии знатные уже на самой границе, и оне посильнее, нежели были Армии оборонительная и наступательная 1768 года. Дай Боже, чтоб за деньгами не стало, в чем всячески теперь стараться буду и надеюсь иметь успех. Я ведаю, что весьма желательно было, чтоб мира еще года два протянуть можно было, дабы крепости Херсонская и Севастопольская поспеть могли, такожды и Армия и флот приходить могли в то состояние, в котором желалось их видеть. Дасть Бог, ещё обойдётся — помню, что при самом заключении мира Кайнарджийского мудрецы сумневались о ратификации визирской и султанской, а потом лжепредсказания от них были, что не протянется далее двух лет, а уж тринадцать лет минуло.

Если войну турки взаправду объявят, надеюсь на твое горячее попечение, что Севастопольскую гавань и флот сохранишь невредимо, чрез зиму флот в гавани всегда в опасности. Впрочем, меня одно только страшит, — это язва. Для самого Бога я тебя прошу — возьми в свои три губернии, в армии и во флоте всевозможные меры заблаговремянно, чтоб зло сие паки к нам не вкралось слабостию. Я знаю, что и в самом Царе Граде язвы теперь не слыхать, но как она у них никогда не пресекается, то войска турецкие вечно её с собою развозят. Пришли ко мне (и то для меня единой) план, как ты думаешь войну вести, чтоб я знала и потому могла размерить по твоему же мнению тебя.

Не страшит меня состояние дел наших, ибо все возможное делается, не страшит меня и сила неприятельская, руководимая французами, понеже из опытов известно мне, колико коварство то было уже опрокинуто раз, но страшит меня единственно твоя болезнь. День и ночь не выходишь из мысли моей, и мучусь тем заочно невесть как. Бога прошу и молю, да сохранит тебя живо и невредимо, и колико ты мне и Империи нужен, ты сам знаешь.

Е к а т е р и н а

Дано в Москве, 23 июня 1787 года.

— Отправь Светлейшему, в Екатеринослав. Даст бог, всё хорошо будет. У него ума палата, справится… Только бы не чума!

Глава 10

Пока императрица отдыхала с дороги, меня посетил господин Болотов. В один прекрасный день Протасов сообщил мне, что некий дворянин прибыл на встречу со мною.

Андрей Тимофеевич Болотов оказался очень немолодым господином с простым русским лицом, сплошь изрезанным мелкими морщинами, как это бывает у людей, много времени проводящих на солнце и ветре. Такое лицо всегда отличишь от дряблых морщин, вызванных жирными складками дряблой кожи; нет, это лица людей, выдубленные солнцем и зноем, отшлифованные морозным зимним ветром, закалённые невзгодами и зимнею стужей. Взгляд его, полный здавомыслия, простой, но твердый, не имевший даже намека на возможность какого-то подобострастия или лести, выражал сейчас внимание и умеренный скептицизм.

— Господин Болотов, здравствуйте. Душевно благодарю вас, что вы любезно проделали такой длинный путь для встречи со мною!

Взгляд Болотова от этой нарочито любезной тирады совсем, однако же, не смягчился. Казалось, внутренне он вопрошал самого себя: «Путь-то я, мил человек, проделал, да не зря ли?»

— Я вот о чём хотел с вами поговорить… В Богородицких поместьях, как я слышал, вы принялись выращивать новые культуры. И что получается у вас с картофелем?

Лицо у Болотова, наконец, прояснилось. Видимо, он был рад, что разговор касается близкого и понятного ему предмета, а не «бог его знает чего пришло в голову этому мальчишке».

— Ро́стим помаленьку — хаврониям нашим на корм идёт. Да и много ещё куда!

— И как, получается?

— Урожаи хорошие, грех жаловаться. Конечно, сноровка нужна, как и в любом деле… Сажать нужно попозже, в прогретую землю, убирать вовремя, пока не подгнил, землю рыхлить, удобрять щедро. Прекрасная вещь!

— А крестьяне-то едят его?

— Теперь — едят, как увидели, что я сам им питаюсь. А раньше ни в какую, и в рот-то его не брали! Говорили, мол, что картошка сия рождается с головой и глазами, и употреблять ее в пищу — все равно, что есть человеческие души. Даже ямочки на картофельном клубне кличут «глазками»! А я вот его и варю, и жарю, и стружку делаю!

— «Стружку» — это как?

— Тонко порезанную картошку жарю, и, как еду куда-нибудь беру с собою. Вот даже и сейчас он у меня есть!

— А покажите!

— Сейчас, к тарантасу сходить надо!

— Ну, тогда потом посмотрю!

Я уже понял, что он изготавливает что-то вроде чипсов. Вот ведь, задумщик! Кулибин от сохи, можно сказать!

— Я вот вас зачем вызвал, Андрей Тимофеевич: слышал, крестьяне картофель не хотят растить, отговариваются всякими глупостями. А вот как бы их научить?

— Ну, я вот сам картофель ем, и людей им угощаю: и многие в Дворяниново, поместье моём, глядя на то, взялись его сеять. Опять же, распространял его и методом прусского