Истинная поневоле - Марина Эльденберт

— Потому что ты моя женщина, Шарлин.

— И поэтому у меня прав меньше, чем у этого кресла? — Я киваю на ближайшее.

Доминик вскидывает брови.

— Отнюдь. На своей территории у женщины альфы столько же прав, сколько и у самого альфы.

— Он тоже альфа. Старейшина.

— Это не имеет значения. Сейчас он на твоей территории. Именно поэтому я привез тебя сюда. Здесь ты под защитой, моей и моей стаи.

Сказать, что я сбита с толку — ничего не сказать. Но, наверное, пора бы уже привыкнуть, что с Домиником либо сплошные тайны, либо сразу вся информация в лоб. Где он раньше с этой информацией был?

Хотя я понимаю, где. Альфа не хотел давать мне все козыри в руки. Так почему дал сейчас?

— То есть я могу запросто выгнать твою невесту и ее альфадядю?

— Могла бы. Не окажись меня в поселении. Ты подчиняешься мне.

А вот и поправки к законам пошли!

— В этом наша проблема, Доминик. Ты привез меня в стаю, но даже не потрудился объяснить, что к чему. Какие у меня права, с кем говорить, а с кем не стоит. Я не знаю ваших волчьих законов. Ты говорил, что понятия не имеешь как вести себя с беременными. Но я тоже первый раз беременна, и мне, бесы, страшно!

Последнее я практически прокричала ему в лицо, и с ужасом осознала, что все это правда. Мне страшно. Мне действительно страшно, что я потеряю ребенка. До его рождения, потому что просто не выдержу напряжения, свалившегося на меня, или после, когда Доминик заберет его. И я не представляла, который из этих вариантов хуже.

Я по выработанной годами привычке запечатала этот страх глубоко в душе, но сейчас эта печать сорвалась, и все это неконтролируемым потоком вырвалось наружу. Меня затрясло, как в ознобе, по спине прокатилась волна холода, я зажмурилась, чтобы сдержать слезы, и рванулась.

Доминик не пустил меня, прижал к себе так, что я лицом уткнулась ему в ворот его рубашки.

— Так может, пора начать решать наши проблемы вместе, Шарлин? — поинтересовался он глухо.

— Я сказала: «наша»? — Наверное, количеством сарказма в моем голосе можно было подавиться. — Ни беса она не наша. У нас с тобой вообще ничего общего!

— У нас будет ребенок.

— Да, но мы не семья, Доминик.

— А ты хочешь семью?

— Конечно, я хочу семью! — рыкнула я и добавила: — Я всегда ее хотела. Нормальную, обычную семью. Без других жен, любовниц, старейшин и тайных врагов. Мы с малышкой не та семья, которая нужна альфе. Не та, что нужна тебе.

Доминик отпустил меня так резко, что я покачнулась.

— С чего ты взяла?

— Мне об этом говорят все, кому не лень.

— Но меня ты забыла спросить. Это действительно наша общая черта, Шарлин. Мы очень любим решать за других.

Я не верю своим ушам.

— Сложно трактовать твои слова про то, что ты отнимешь у меня дочь, как-то еще! — взрываюсь я.

— Разве я говорил, что отниму? Если мне не изменяет память, я предлагал тебе остаться вместе со мной и нашим сыном.

Во мне вспыхивает уже знакомое звериное желание его покусать, которое я тут же давлю, затаптываю, потому что наши ссоры поднимаются по спирали, но так ни к чему и не приводят.

Я складываю руки на груди и, глядя ему в глаза, говорю:

— Хорошо. Ты хочешь быть со мной?

— Я твержу это с тех пор, как ты переступила порог моего дома в Мантон-Бэй.

— Как с любовницей, — хмыкаю я.

— Как со своей парой.

Доминик множество раз называл меня своей женщиной, но парой впервые. Не женой. Не возлюбленной. Своей парой. Будто в этом кроется какой-то скрытый, более глубокий смысл, в который я отказываюсь верить.

— Всего этого не было бы, не окажись я имани, — напоминаю я. — Не забеременей от тебя.

Доминик вновь шагает ко мне, и он серьезен, как никогда.

— Это всего лишь жалкие отмазки, Шарлин. Чтобы не принимать то, что мы оба чувствуем. То, что с самой первой встречи происходит между нами.

Он кладет ладони на стену, по обе стороны от меня, словно еще больше замыкает нас в этот капкан, в котором мы давно бьемся. Вместе.

— Наш ребенок, — продолжает Доминик, — доказательство того, что от судьбы не уйдешь. Что мы созданы друг для друга. Я давно это признал, когда же, наконец, это признаешь ты?

Он замолкает, а я, наверное, впервые не знаю, что ответить. Потому что не верю в судьбу. Не верю во все эти сказки про две половинки. Но Доминик прав — ребенок тут ни при чем, и мои гены тоже. Иногда мне хочется его покусать, иногда просто видеть не могу эту волчью морду, но рядом с ним мое сердце болит и дрожит. Но я понимаю, что бьется оно для него.

Я не знаю, что ответить, поэтому просто приподнимаюсь на носки, обвиваю руками сильные плечи и целую его. Одно невинное прикосновение губ к губам — и Доминик перехватывает контроль. Он целует меня жадно, вжимает в свое тело, зарывается пальцами в мои волосы, а я, кажется, пьянею от всего этого.

Только одна настойчивая мысль не позволяет мне расслабиться, отдаться ему и чувствам целиком. Потому что это важно. Для меня это безумно важно. Потому что я готова быть с Домиником. Его женщиной. Его парой. Матерью его детей. Мне даже кольцо на пальце не нужно.

Но мне важно быть единственной.

Поэтому я отстраняюсь и спрашиваю:

— А как же свадьба с Одри?

Он дышит, как после пробежки, и долго смотрит на меня, прежде чем ответить.

— Свадьбы с Одри не будет. Переговоры о союзе с Конеллами велись с тех пор, как я вступил в права альфы. Но раз сегодня старейшина здесь, я официально его расторгну.

Мне понадобилась минута, а может больше, чтобы до меня окончательно дошел смысл его слов.

Доминик не женится на Одри.

Я тут ревную, схожу с ума от беспокойства, а он на ней не женится? На ком тогда женится?

— Ты расторгаешь союз с Конеллами, чтобы заключить его с другой волчицей?

Доминик смотрит на меня как-то странно, а после вдруг смеется.

— Нет, Шарлин. Я не собираюсь жениться ни на одной волчице.

Я выдыхаю с облегчением: впервые за все это время напряжение, сковывающее меня, отпускает.

— Почему ты не сказал мне сразу?

— Хотел сделать это после того, как расторгну наше соглашение. Вообще-то это должно было произойти завтра на совете старейшин, но раз Конелл здесь, не вижу смысла тянуть с решением.

Я бью ладонями по его груди.

— Ты невыносимый! Ты в курсе, что с беременными так нельзя? Нельзя заставлять меня нервничать!

Мои руки перехватывают, заводят за спину. Доминик склоняется надо мной, пощекотав губами мое ухо.