Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс

– О. – Я опустила глаза на свои оранжево-розовые ногти, торчащие из-под ремешков белых сандалий. – Значит, ты хочешь проводить со мной время?

Ной просто смотрел на меня.

Ладно. Точно. Может, мы вовсе и не друзья. Я вспыхнула и попыталась перевести разговор на профессиональную тему.

– Мы можем встретиться в эти выходные и посмотреть оставшиеся альбомы?

О нет. Я покажусь ему слишком нетерпеливой?

– Все нормально, если ты занят. Я вот занята. В субботу, наверное, и не получится. Я еще не отойду от пятницы.

– А что в пятницу?

– Я иду на какую-то пляжную вечеринку. С соседкой. – Господи, я жалкая. Кричащий подтекст «Посмотри на меня, я такая популярная» никогда не звучал убедительнее. – На Нобадир-бич.

– Серьезно?

– Да. Почему? Что?

– Ничего. Может, там и встретимся.

– Мам, мам, тебе надо еще наклонить камеру, а то я только лоб твой вижу.

– А зачем тебе меня видеть? – Картинка качнулась, когда мама передвинула компьютер. У меня скоро морская болезнь случится.

– Поверни так, чтобы в углу появилось твое лицо. Ты должна быть в центре, поняла?

Мама наклонила экран так, чтобы камера сфокусировалась на ней. Видимо, она нашла свое изображение, потому что пальцем провела по волосам. И хотя мне было видно лишь ее лицо на фоне белой стены в гостиной, я знала, что мама свернулась клубочком под нашим голубым флисовым одеялом, а на одном из подносов стояла чашка с чаем.

Я скучала по маме. Болтать по видео тоже приятно, но совсем не то же самое, что обниматься с ней на диване.

– Я нашла семью, в которой жила бабушка, – сказала я, когда подошли папа и Дэйв, и мы закончили обыденную болтовню.

– Что?

– Да. Парень из этой семьи Барбанел, который писал ей письма, и есть та семья, в которую ее отправили, когда она приехала в Америку.

– Нет, она жила с семьей из Нью-Йорка.

– Я в курсе, и они там действительно жили, но родом эта семья с Нантакета и лето проводила здесь.

Мама удивленно захлопала глазами.

– Ее определили к Барбанелам? Ты с ними разговаривала?

– Эм, да. – Я подтянула очки повыше на нос. – В их семье есть парень, мой ровесник, и мы вроде как… – Познакомились? – Подружились.

Мама изменилась в лице. Боже упаси, что я восполнила огромный пробел в истории бабушки; все меркло, едва стоило упомянуть подходящего молодого человека. Тем более подходящего молодого человека из еврейской семьи.

– Он симпатичный?

– Мам.

– Симпатичный? Что, спросить уже нельзя?

– Нормальный он, не знаю. – Сногсшибательно красивый. – Он человек и похож на человека.

– Значит, не симпатичный?

– Нет, симпатичный, ладно? – Слова лишнего сказать нельзя, чтобы мама не начала активный допрос. – Ты упустила самое важное насчет бабушки.

Она нахмурилась.

– Почему ты всегда с такой неохотой говоришь о парнях?

– Наверное, потому что ты растила меня в пуританском Массачусетсе.

Она вздохнула. Если мне когда-нибудь суждено будет написать мемуары, они будут называться «Вздохи моей матери», и в них будут перечисляться все случаи, когда я ее разочаровывала.

– Наверное, в детстве я не придавала особого значения нормальным отношениям, а теперь из-за меня у тебя трудности.

– Господи боже мой, мам. Все нормально. Ты все делала нормально. Ладно? – Удивительно еще то, с какой скоростью от тоски по маме я стала испытывать настоящее раздражение к ней. – Он очень симпатичный: у него темные волнистые волосы и он едет учиться в Гарвард. Довольна? – Иногда я чувствовала себя научным сотрудником, который кормит мышку минимумом хлебных крошек, чтобы просто поддерживать ей существование. – Мне пора.

– Ты злишься? Не вешай трубку, если злишься.

– Я не злюсь. – Просто очень раздражена. – Я иду на пляжную вечеринку, и мне нужно переодеться.

– Пляжная вечеринка! – Она заерзала на месте от восторга, а потом внезапно, как и следовало ожидать, включила обеспокоенную мамочку. – Не плавай. Будет темно, а там везде акулы.

Не сосчитать, сколько я слышала об акулах с тех пор, как решила отправиться на Нантакет.

– Мам, ты предупреждала меня об акулах раз пятьсот. Ничего со мной не случится.

– И не пей и не садись за руль!

– Никто не садится пьяным за руль. Тут есть Убер.

– Одна тоже не садись в Убер! Шэрон мне рассказала…

– Знаю, ты уже рассказывала эту историю Шэрон. Не волнуйся. Я останусь с Джейн.

– Хорошо. Люблю-люблю!

Я наполовину вздохнула, наполовину рассмеялась.

– Я тоже тебя люблю.

Днем стало дико жарко: так жарко, что лицо было мокрым от пота через полминуты на солнце, а вдыхать плотный воздух все равно что есть горячий суп. Но к одиннадцати температура немного снизилась до двадцати градусов, теплый бриз развеял влажность. Ночь была долгой и не располагала к суете. В темном небе висела полная луна. Иногда, пока мы с Джейн шли к пляжу, низко в воздухе раздавалось уханье совы.

Стелла одолжила мне мини-юбку из искусственной кожи, которая прилипала к попе, и я дополнила ее зеленым топом с глубоким вырезом. Я с телом была в хороших отношениях, но всегда приуменьшала размеры своей груди: когда в двенадцать лет у тебя появляется декольте, и все семиклассники с удовольствием начинают бросать комментарии по поводу нее (а иногда и щупать), это лишает уверенности в себе. Но подростков, которые издевались надо мной, здесь не было, и никто не знал, что я вообще так не одеваюсь. «Будь смелее».

Я еще немного смущалась из-за обтягивающей юбки и макияжа, но все стеснение пропало, как только мы подошли к остальным на пляже. Теперь мне казалось, что я вписываюсь в компанию этих красивых людей. Может, поверхностно и глупо так думать, но оказалось, что иногда расслабляться на мелководье веселее, чем топтаться на месте.

– Пиво или что-нибудь другое? – Джейн критично взглянула на парящие стаканчики с дешевым пивом.

Я до сих пор не могла привыкнуть к пиву.

– Другое.

– Согласна.

Мы свернули к костру, вокруг которого тусовались ребята, которые были мне смутно знакомы, поздоровались, а потом остановились у настила с двухлитровыми бутылками содовой и бутылками, наполовину наполненными крепким алкоголем.