Римские призраки - Луиджи Малерба

Юноша приезжает в Венецию и бродит, словно накачанный наркотиками, по порочному городу, где ночью мужчины разыгрывают малолеток в импровизированных лотереях. Вообще-то роман не понравился, но он, к сожалению, остался незаконченным из-за смерти автора. Злость и расстройство — совсем как от несостоявшейся любви с молоденькой Романой.

Не могу понять, почему Джано приписывает Мароции чтение этой книги. А может, никакого смысла в этом нет: часто он тоже делает что-то рассеянно, попадая, как говорится, пальцем в небо. Впрочем, это так благородно — приписать мне чтение столь интеллектуальной книги — своеобразный посыл любви через Мароцию. Почему бы и нет?

Но что стоит Занделю позвонить мне? Не думаю, что жена надзирает за ним двадцать четыре часа в сутки, и не верю, что он не в состоянии набрать мой номер. По-видимому, ему просто не хочется разговаривать со мной. Никакой связи с ним и мое абсолютное отчаяние.

В мастерской по телефону отвечает секретарша. «Архитектора Занделя в настоящий момент нет в Риме». Зачем он велит секретарше говорить, что его нет в Риме, если всем известно, что прошло уже больше трех месяцев, как он вернулся из Нью-Йорка и что у него серьезные проблемы со здоровьем? Бедный Зандель, боюсь, что скоро его совсем не будет в Риме. Окончательно не будет.

От Джано в результате долгих разговоров я узнала, что два раза в неделю Зандель ездит на остров Тиберина в больницу «Фатебенефрателли» для переливания крови. Он при смерти? В известном смысле все мы при смерти, но он, безусловно, ближе к ней, чем я и Джано.

Первый объективный результат болезни Занделя — мое одиночество. Какое-то подкожное чувство греховности делало более интересными мои отношения и с мужем, и с любовником. Джано прекрасно оценил обстановку и в своей книге с иронией, но без возмущения, пишет о моем вероятном будущем любовнике.

Но зачем Джано рассказал мне о переливаниях крови? Чтобы Зандель исчез с моего горизонта? И после этого найти ему «заместителя»? Нет, это невозможно, это только мое вредное и нездоровое предположение. Или мое вредное и нездоровое желание?

Кларисса два месяца прожила в депрессии (она-то настаивает на том, что это меланхолия, то есть просто человеческое чувство, тогда как депрессия — грубый клинический термин). Она посетила даже нашего семейного врача — добросовестного молодого человека, начисто лишенного той особой интуиции, которая позволяет выявить суть проблемы пациента и подобрать правильные лекарства. Не было никакой необходимости идти к врачу, чтобы он прописал две таблетки «Лароксила» в день, минеральные соли и коктейль из витаминов («Берокка»), Врач измерил ей давление: верхнее девяносто, нижнее пятьдесят шесть. Ну, настоящий коллапс. В общем, психическая депрессия Клариссы, которую в известной мере я относил за счет дурных вестей о Занделе, в большей мере является следствием низкого артериального давления.

На днях Кларисса внезапно почти напала на меня во время утреннего кофе.

— Через пару дней мы сядем и спокойно поговорим.

Сначала я было забеспокоился, но потом постарался прореагировать здраво на ее заявление, вполне выглядевшее как угроза.

— О чем?

— Нет-нет, не сейчас.

— Почему ты не скажешь, что это будет? Лекция, дискуссия, книга, встреча — все имеет какое-то название. Вот я и спрашиваю.

— Мне не хочется испортить предстоящий разговор, обозначив тему, которая в любом случае окажется неадекватной.

— Ты уже пробудила мой интерес. Ведь прекрасно знаешь: что бы ты ни сказала, мне будет очень интересно.

— Одно голое название темы могло бы тебя взволновать. Тогда как нормальная речь, отвечающая законам риторики и хорошего воспитания, возможно, заставит тебя дать мне достойный ответ.

— Достойный? В таком случае, пока ты не скажешь, что это за тема, я не выйду из дома.

Кларисса подумала несколько секунд, а потом наконец выпалила:

— Валерия.

Мне удалось сохранить спокойный вид и ответить ей улыбкой:

— Хорошенькая тема.

Я попрощался с Клариссой утренним поцелуем, вышел из дома и направился в университет. Пожалуй впервые разговор непосредственно коснулся личных отношений, что грозило нарушить наше взаимное счастливое неведение.

До пьяцца Навона я дошел с пылающей головой. Купил лимонное мороженое, чтобы остудить немного мозги, и остановился поглазеть на бедного клоуна, всего закрашенного серебряной краской — лицо, руки и голые ноги. Он стоял неподвижно на пьедестале, изображая неизвестно кого. Доходящий до щиколоток плащ, по-видимому, должен был напоминать какого-то персонажа из древнеримской истории. Но серебро? Я бросил монетку в шапку, лежавшую у ног мима, и направился в сторону виа делла Скрофа, намереваясь дойти пешком хотя бы до пьяцца дель Пополо.

Валерии я не стану говорить ничего, пока не пойму, что думает о ней Кларисса.

Я знаю, что мои претензии абсурдны. Болезнь Занделя лишила меня кратких мгновений отдыха от супружества, которое стало удушающим, чем-то вроде помещения без окон, тогда как Джано может рассчитывать на Валерию, у которой двери распахнуты в любое время дня. Чего тут скрывать: исчезновение Занделя с моего горизонта серьезно нарушило равновесие наших с Джано отношений. Чтобы восстановить равновесие, Джано следовало бы отказаться от Валерии. Но мою претензию словами ясно не выразишь, я могу придать ей лишь форму угрозы.

Единственное, что заставило бы его послушать меня, это угроза расставания, а потом и развода. Джано очень любит меня, и мысль о том, что я могу решиться на развод, приведет его в отчаяние, в этом я уверена. К сожалению, я тоже люблю его и пришла бы в не меньшее отчаяние, чем он. Я могла бы блефовать, но у меня не хватит хладнокровия, чтобы выдержать такое ответственное притворство. Мне следовало бы предложить ему сделать выбор: я или Валерия? А вдруг Джано выберет Валерию? Просто назло мне. На такое он способен. Судя по тому, что Джано пишет в своем романе, он ее совершенно не уважает, но вряд ли откажется от нее. Я одержима ужасной дилеммой: правда или притворство? Следует ли мне верить в перспективы, придуманные Джано в его книге? То, что я пока прочитала, ужасно близко к истине и часто проблема, изложенная на бумаге, предваряет и превосходит реальное положение вещей, которое светит мне, а вернее, положение, в котором мы увязли.

Когда у меня депрессия, я иду в парикмахерскую или покупаю новое платье. За Пантеоном есть бутик на виа делла Паломбелла, у нас с его молодым хозяином-геем схожие вкусы и пристрастие к тканям в стиле модерн, с мягким, волнистым цветочным рисунком, и к свободному покрою, и все это по человеческим ценам. Перед одним платьем, выставленным в витрине, я прямо застыла на тротуаре. Вот чудо! Платье почти такое же, может быть, именно такое, какое было на Валерии, когда я увидела ее на выставке Лемпицки во Французской академии. Тот же шелк в волнистую диагональную полоску, словно раздуваемую ветром, такие же ниспадающие линии с легкими сборками у талии. Домой я возвратилась с пакетом, который тут же разорвала, и надела платье — копию того, что видела на Валерии. Прекрасная провокация для встречи Джано.