Дороги любви - Лилия Подгайская

– Да не волнуйся, мама, – успокаивала ее Настя, – мне Роман во всем помогает, когда домой приходит с работы.

– Вот и хорошо, что помогает, – стояла мать на своем. – Только женские руки ничем не заменишь.

И стала захаживать к дочери каждый день, помогала, с малышом возилась. Настя, конечно, рассказала обо всем мужу. Думала, он сердиться будет. Но Роман был доволен.

– Это не дело, – заявил он, – когда родные люди в ссоре между собой. Никуда не годится. Плохо, хуже некуда.

Настю это обрадовало. Все-таки муж у нее разумный мужчина. И она улыбнулась любимому широко и от души. А он расцвел весь.

И как-то вечером Роман, придя домой раньше времени, застал тещу в своей квартире. Та растерялась.

– Здравствуйте, мама, – как ни в чем не бывало поприветствовал он пожилую женщину. – Рад вас видеть.

Та замялась, но все же сумела одолеть смущение.

– Вы простите меня, Роман, – произнесла неуверенно, – неправа я была, признаю.

– Да что там, – замахал зять руками, – кто старое помянет, тому глаз вон, как говорится. Сейчас вот чай пить станем, я пирожные купил, которые Настя любит, диетические, и еще творог экологически чистый, ей полезно.

И мужчина бросил взгляд на своего сына, которому Настя как раз подгузник меняла. Широкая улыбка расползлась по его лицу, а глаза засветились так ярко, что и фонаря не надо. А потом посмотрел на жену, и сердце пожилой женщины оборвалось на миг. Ее Виктор никогда так не смотрел ни на нее, ни на ребенка. Или она сама во всем виновата была? Теперь уж и не разберешь. Да и поздно уже разбираться, жизнь-то, считай, прошла. И не знала она уже наверняка, святой ли человек был тот батюшка в тайной церкви, что перекрыл для нее дорогу к женскому счастью, или поистине прислужник дьявола в личине священнослужителя.

Чай они попили, и после этого Таисия Максимовна частенько стала наведываться в дом зятя. С ребенком помогала, гуляла с ним, а иногда и молодых погулять отпускала. Им ведь надо, а то Настя совсем зачахнет дома.

Время шло, мальчишечка подрастал, и Настя, опираясь на материнскую помощь, решилась на вторую беременность. Времени-то у нее для материнства оставалось уже в обрез, а второго ребенка хотелось очень. Настя мечтала о девочке, и Роман ее в этом поддерживал. Да она и сама себя не узнавала теперь. Диву давалась, думая о том, как изменил ее жизнь тот февральский тренинг. Или она сама ее изменила, когда поняла, что живет неправильно? Но тому тренингу и Сергею Анатольевичу она все-таки была благодарна хотя бы за то, что он пробудил ее к нормальной жизни, заставив осознать собственные желания.

И, оценив то, что произошло с ними, Настя и Роман отыскали-таки никому не известного молодого художника, что написал такую светлую картину – «Солнечное свидание». Картину они у него купили, чем помогли художнику сделать первый шаг к популярности. А сама картина висит теперь на стене у них в гостиной и радует глаз. Кто может знать, какая в действительности связь существует между художественным полотном и судьбами людей? Это тайна за семью замками. Но в семье Романа и Насти эту картину любят. Считают, что именно она помогла двум одиноким сердцам найти друг друга и создать крепкую, счастливую семью.

1

Ветка, которую по мере взросления все чаще называли Ветой, а потом и вовсе Иветтой Константиновной, была старой девой. Настоящей, в прямом смысле этого слова, сохранившей до двадцати шести лет свою никому не нужную девственность и тоскующей в глубине души по давно прошедшим временам, известным ей только из литературы. Она очень любила книги и, пожалуй, слишком зачитывалась классиками. Чехова и Тургенева знала чуть ли не наизусть, а в книжном шкафу стояли с таким трудом добытые тома подписных изданий и других любимых авторов. Тут были книги Гюго, Золя, Диккенса, Голсуорси и еще много чего из старой классической литературы. И казалось Иветте, что именно там, в далеком теперь девятнадцатом веке, жизнь ее была бы интереснее и полнее. Именно так ей, во всяком случае, виделось с позиций дня сегодняшнего.

В современную жизнь Вета не вписывалась. Она робела и смущалась, когда парни говорили ей слова, казавшиеся слишком уж смелыми, и не знала, как отвечать на них. Принимала независимый вид, и оттого сверстники прозвали ее гордячкой. А она просто не понимала, как перейти мостик, за которым начинаются объятия, поцелуи и что-то еще, о чем часто с таинственным видом шептались подружки.

В те времена, на которые пришлись детство и юность Иветты, секса в стране не было. Оставалось загадкой, откуда все-таки берутся дети. Но, правда, и рождалось их теперь намного меньше, чем в прежние времена. А в семье Веты, где она была единственным ребенком, об этой стороне жизни никогда и речи не было. Ее первые месячные ужасно ее напугали. Вета приготовилась было умирать от непонятной причины жуткого кровотечения, но соседка по лестничной площадке вовремя успокоила девочку и объяснила, что к чему, когда увидела ее зареванной и до крайности несчастной. Однако в семье никто так и не объяснил ей, что отныне она уже девушка, перед которой открываются новые грани жизни. И при всем своем врожденном уме и начитанности Вета оставалась на удивление инфантильной в вопросах отношений между полами. Ведь ее любимые писатели говорили о любви как о высоком, но не имеющем отношения к материальному миру чувстве. Даже самый дерзкий из них, Мопассан, описывал любовь очень туманно, все больше указывая на последствия, к которым она приводила. И это тревожило. А современные писатели и вовсе стыдливо обходили вопросы нежных чувств и самозабвенно углублялись в производственные отношения и коллективные достижения.

Девчонки вокруг, в школе, а потом и в институте, как-то разбирались с этим, находили себе пару и выскакивали замуж. Но у Веты даже подруги близкой не было, с которой можно было бы обсудить все эти острые проблемы. Так уж сложилось. В детстве она много болела и мало времени проводила с другими детьми. Вот и выросла не слишком общительной.

Мать Веты была женщиной очень красивой, яркой, живой. Отец казался с виду мягким и добрым, но настоящим теплом от него не веяло. И когда девочка уже оканчивала школу, случайно узнала, что он ей вовсе не родной отец, а отчим. Пережила она это очень тяжело.

Потом был институт. Медицинский. Здесь Вета изучила физиологическую сторону интимной жизни. А правильнее будет сказать, познала в деталях строение женского и мужского тела и вникла в трудный процесс появления ребенка на свет. И здесь же впервые услышала напугавшее ее слово «фригидность», которое, попросту говоря, обозначало женскую холодность в интимной жизни. Конечно, тут же примерила его на себя. Это вообще свойственно всем постигающим медицинскую премудрость, а тут все складывалось один к одному.

Вспоминая себя в том возрасте, когда у мальчишек и девчонок просыпается взаимный интерес, она должна была признать, что и ей, бывало, нравился кое-кто из ребят. Но нравился как-то отстраненно, нематериально. Она мечтала, грустила, но когда объект ее увлечения делал попытку к сближению, пытался обнять или поцеловать, она в страхе шарахалась в сторону и убегала. Среди ребят пошли разговоры, что Ветка, хоть и красивая девчонка, но какая-то странная и с ней лучше не связываться. Девчонки же часто говорили о мальчиках, закатывали глаза, вспоминая о том, как сладко с ними целоваться где-нибудь в укромном уголке. И при этом поглядывали на Ветку жалостливо и с чувством собственного превосходства. И Ветка застегнулась на все пуговицы, как говорится.