Груз 200 - Андрей Воронин

Стоявший столбом Гуняев вдруг пулей метнулся к окну, на бегу открывая рот и явно готовясь заорать на весь поселок. Он уже вцепился руками в брезент, которым был занавешен оконный проем, когда выпущенная Глебом пуля настигла его, ударив в шею, перебив позвоночник и разорвав гортань. Гуняев упал, цепляясь за брезент слабеющими пальцами. Прочно приколоченный гвоздями брезент затрещал, но выдержал. Пальцы убитого контрактника разжались, и тело с глухим стуком соскользнуло на пол.

Старший прапорщик поддел ногой стол и резким рывком перевернул его на Глеба. Сиверов увернулся, подумав, что это становится скучным. Он выстрелил еще раз, и прапорщик обрушился на пол, сдавленно мыча от нестерпимой боли в простреленном колене и грызя зубами грязные затоптанные доски. На его губах выступила розоватая пена, побледневшие щеки блестели от пота и слез, непроизвольно струившихся из зажмуренных глаз. Повсюду была кровь, и Глеб невольно поморщился, припомнив старинный термин “промывание мозгов”, во все времена означавший допрос третьей степени. Его аппетит волшебным образом улетучился, уступив место тошноте и тягостным сомнениям. Здесь, в этой забрызганной кровью кухне, лежали два трупа и один полутруп, больше похожий на сбитую грузовиком собаку, чем на живого человека. Жестокость рождает жестокость, и, стоя над корчившимся на полу старшим прапорщиком Славиным с пистолетом в опущенной руке, Глеб уже в который раз подумал о том, что, когда наступит время, его собственная смерть наверняка будет страшной.

Глеб стоял, вслушиваясь в тишину и думая, что делать дальше. В печке потрескивали, догорая, дрова, где-то неподалеку длинными очередями палили из стрелкового оружия – боевики пробовали на прочность оборону блокпостов. Старший прапорщик успел выстрелить всего один раз, в самом начале, и, если бы этот выстрел привлек чье-то внимание, здесь давным-давно было бы полно вооруженных людей. Поскольку никто так и не появился, можно было считать, что инцидент прошел незамеченным. Значит, решил Глеб, время у меня есть. Вот только бы мой прапорщик не отрубился от шока и потери крови.

Он взглянул на Славина и увидел, что тот смотрит на него снизу вверх полными ненависти бешеными глазами.

– Говорить будешь? – спросил Глеб.

– Пошел на х… – ответил прапорщик. – Стреляй и катись отсюда к едрене фене.., козел.

Глеб пожал плечами, повел носом, принюхиваясь, и огляделся. Вокруг опрокинутого стола растеклась небольшая лужица пролившегося из кружек спирта. Спички обнаружились на полочке возле печки. Глеб чиркнул спичкой и бросил ее в лужу. Раздался тихий хлопок, взметнулось невысокое голубое пламя. Удовлетворенно кивнув, Слепой поднял с пола откатившуюся в сторону трехлитровую емкость со спиртом, отвинтил колпачок и, одним ловким движением перевернув флягу, принялся щедро поливать прапорщика прозрачной, издающей дурманящий запах чистого алкоголя жидкостью.

– Ты что делаешь, гад? – прохрипел Славин, отплевываясь от попавшего в рот спирта.

– Дезинфицирую, – безмятежно ответил Слепой. – Раны необходимо промыть, а то может случиться гангрена.

Спирта в емкости было много, и Глеб вылил все до последней капли. Девяностошестипроцентный алкоголь пропитал поношенную афганку старшего прапорщика насквозь и ручейком потек по грязному полу прямо к продолжавшей гореть лужице возле стола. Заметив этот ручеек, прапорщик страшно захрипел, глядя на него выпученными от ужаса глазами, и попытался отползти, отталкиваясь от пола здоровой ногой и локтем левой руки. Из его ран текла кровь, смешиваясь со спиртом и придавая ему красноватый оттенок.

– Потуши, – прохрипел он непослушными губами. – Слышишь, потуши! Ты же русский.., христианская душа! Что ж ты делаешь, нелюдь?

– Христианская душа, говоришь? – переспросил Глеб, задумчиво наблюдая за тем, как прозрачный ручеек медленно, но верно подбирается к озерцу голубого пламени. – А где была твоя христианская душа, когда ты своих же солдат, которые погибли в бою, хоронил в выгребных ямах, чтобы переправить в Москву очередную партию фальшивых баксов? Где теперь их кости гниют, в каком ущелье, в какой речке? Об этом ты думал когда-нибудь, христианин?

– Баксов? – переспросил Славин. – Каких ба… Ах, вот оно что! Слышишь, парень, погаси огонь, я все скажу. Все как на духу, клянусь!

– А стоит ли? – с сомнением спросил Глеб. Ручейку оставалось проползти каких-нибудь десять сантиметров, чтобы превратиться в реку голубого огня. – Что ты можешь мне сказать, подонок?

– Все! Все, что знаю. Только потуши, как человека прошу.

Слепой молча снял с гвоздя бушлат старшего прапорщика и накрыл им лужицу горящего спирта. Пламя тихо умерло, лишившись притока кислорода. Глеб повернулся к прапорщику.

– Ну?

– Во внутреннем кармане, – с трудом выговорил тот. – Деньги… Посмотри.

Глеб наклонился над ним, расстегнул “афганку”, морщась от запаха спирта и прикосновений мокрой ткани, и вынул из внутреннего кармана бумажник, в котором помимо военного билета оказались две слегка подмокших стодолларовых купюры.

– Посмотри, – настойчиво повторил Славин. Глеб повертел доллары в руках, засунул их в бумажник и бросил бумажник на пол.

– Фальшивка, – равнодушно сказал он.

– Точно?

– Да уж куда точнее. Только на растопку и годится. При слове “растопка” прапорщик слегка вздрогнул. Он с трудом перекатился на спину и вытянулся во весь рост, распластавшись на грязных мокрых досках.

– Сволочь, – сказал он, глядя в потолок. – Ну сволочь. Слушай внимательно, капуган…

Когда десять минут спустя Слепой ушел, Олег Ильич Славин впал в блаженное полузабытье. Силы уходили из его большого, простреленного в трех местах тела вместе с кровью, пары спирта туманили сознание. Он понимал, что, если его никто не найдет в течение ближайшего часа-полутора, он тихо умрет от потери крови. Теперь это почему-то уже не казалось ему таким уж важным. Конечно, он всегда знал, что делает, когда подменял гробы с телами убитых на другие, в которых лежали, как теперь выяснилось, изготовленные чеченцами фальшивые деньги, но слова незнакомого капитана почему-то засели в мозгу занозой. Где теперь гниют их кости? Впервые в жизни старший прапорщик Славин думал об искуплении. Еще он думал о полковнике Логинове. Он не сомневался, что полковнику в ближайшее время тоже предстоит сполна искупить свои многочисленные грехи, и эта мысль наполняла душу Олега Ильича покоем и ощущением какой-то высшей справедливости.

Он пришел в себя от скрипа половиц, с трудом приподнял голову и увидел стоявшего возле перевернутого стола Аслана. Чеченец смотрел на него равнодушно, как на раздавленного машиной ежа. Во рту у него торчала незакуренная сигарета, в руках был коробок спичек. Мир и покой приближающейся смерти мгновенно покинули душу старшего прапорщика, сменившись безумной жаждой жизни. О чем он, черт подери, думал, лежа здесь в луже медицинского спирта и истекая кровью? Можно же было хотя бы попытаться что-то сделать! Ползти, кричать, звать на помощь-, что-нибудь!

– Аслан, – позвал он, испугавшись того, как слабо прозвучал его голос. – Асланка, помоги… Видишь, что сделал, гад…