На краю одиночества - Екатерина Лесина

– Ага… так вот, в миру он прозывался Михаилом Кузнецовым, мещанином. Младший сын купца, правда, папенька еще когда разорился, а братья подались на промысел, но сгинули. Сам он служил на границе…

То есть Глеб не ошибся.

– Был представлен к награде, но после случилась неприятная история. – Мирослав Аристархович стянул со стола карандашик и сунул в рот. – Правда, что там именно, я пока не знаю, но своим кинул клич, а как уж отзовутся… Уволили его без довольствия, оттого и подался в нищие. Мои знакомцы знают не так много, но сказывали, что через Кузнецова можно было решить многие проблемы деликатного, скажем так, свойства. Если имелись деньги. И чем дальше, тем больше он брал. Но да, проблемы решал, хотя сам и не марался, разве что совсем тонкая работа, но в основном посредничал.

И это пока в картину вписывается.

– В тот вечер он и вправду ужинал в «Северном медведе». И захаживал, если приятелю верить, туда частенько. Все больше по кабинетам сиживал, старался лишний раз честному люду глаза не мозолить, однако посибаритствовать любил, что есть, то есть… Наши его дом обыскивают, хотя сомневаюсь крепко, что найдут чего. Осторожный был, падла…

Пауза длилась, а Глеб не задавал нужного вопроса. Ему, признаться, надоели игры.

– Клиенты его, конечно, не особо спешили… о знакомстве-то… стереглись, только городок ведь махонький, люди видные тут и вправду видны со всех сторон. – Мирослав сунул руку за ворот рубахи. – От же ж… поел клубнички. Я клубничку-то с малых лет жалую, а она меня нет. Теперь буду чесаться… и вот знаю же ж, только не могу устоять. С градоправителем нашим он встречался. И в этот раз. И в прошлый. И еще до того. Первый, выходит, аккурат через недельку после вашего приезда. Тогда и слушок прошел, что темные город под себя подмять собираются.

И почему Глеб не удивлен?

Он подошел ко второму шкафу, до содержимого которого порядок не добрался. И тонкий слой пыли лежал на полках, стекло потемнело, и что-то подсказывало Глебу, что отмыть его не выйдет. На лаке появились тонкие нити трещин. Дверца открылась со скрипом. Пахнуло все той же пылью и влажноватой ветошью. Старые бумаги – просто выбросить их у Глеба рука не поднялась – прятались в углу. Там же стояли пара статуэток неопределенной ценности, сломанная музыкальная шкатулка – появилась мысль, что Анне она бы понравилась, – и кофр с простейшими зельями.

Мирослав Аристархович шмыгнул носом и продолжил:

– Он-то, конечно, в маске приходил, ну, которая такая… – он щелкнул пальцами. – И лицо меняет, и фигуру… магическая, стало быть. Но все в городе знают, что маску такую его Таржицкая прикупила для маскарада, еще в позатом году, а еще что только градоправитель закусывает коньяк солеными огурцами. Да и иные привычки… он это…

Глеб вытащил склянку, открыл и понюхал. Зелье успело настояться, а потому хватит и пяти капель. Вот как раз в мензурку, которая выглядела почти чистой.

– То есть суд свидетельство вашего… приятеля не примет? – Глеб накапал темной тягучей жидкости, которую разбавил водой из фляги.

– Принять-то, может, и примет, да только…

Любой мало-мальски нормальный адвокат быстро докажет, что закусывать коньяк солеными огурцами, может, и грех великий, но не такой, чтобы в убийстве человека обвинять. Маски? Их используют повсеместно, в любой лавке прикупить можно, что для маскарада, что для тайных свиданий, что для прочих игрищ, среди которых, сказывали, бывают весьма и весьма интересные.

Удовольствие не из дешевых, но и не запретное.

– Это да. – Мирослав Аристархович мензурку понюхал опасливо. – Травите свидетеля?

– Какой из вас свидетель.

– Ваша правда, никакой… Да только клянется он, что градоправитель это был. И я поверить готов.

– Пейте уже.

– Гадость будет?

– Точно не клубника.

– Это да. – Мирослав Аристархович зажмурился и мужественно опрокинул мензурку. Охнул. Поморщился и вытер рот рукавом. – Эт-то…

– От вашей аллергии помочь должно.

– От чего?

– От почесухи.

– Тогда ладно. – Он, кажется, несколько повеселел. – Вот… но из ресторации Кузнецов ушел, тому свидетели имеются, и вполне нормальные. И был он весел.

С чего бы?

Навряд ли Кузнецов, настоящий Кузнецов, а не тот фигляр, который выделывался на паперти, не понимал, до чего опасно дразнить мастера Смерти? Раз уж служил он на границе, то должен был видеть, на что способна тьма. И как изменяет она людей, и до чего сложно порой человеку обыкновенному с ней совладать. И проклятие должно было бы ожить.

А не связать одно с другим… нет, глупый человек не выжил бы в том, теневом, мире, где обретаются подобные Кузнецову.

– Он собирался уехать? – Глеб убрал флакон в кофр, а кофр в шкаф. Дотянулся до шкатулки. Вытащил.

Старая. Лет сто ей, а то и побольше. Некогда роскошная, но ныне короб из красного дерева потемнел, да и само дерево заросло темной плотной грязью. Поблекли серебряные накладки, но роза на крышке проступала.

Глеб провел по ней пальцем.

Изящная работа. Рисунок простой и в то же время на диво реалистичный. А вот и птичка, запутавшаяся в колючих розовых плетях.

– Ваша правда. Собирался. В квартирке-то… снимал в доходном доме при площади. Приличное место, к слову, без рекомендации никак. Верно, кто-то из клиентов расстарался, потому что ну не походил Кузнецов на приличного человека. Даже в костюме не походил.

Птичка казалась крохотной.

А розовые плети опасными. Под кружевом листьев скрывались шипы, того и гляди раздерут несчастную пичугу на части.

– Чемодан нашли. Билеты на вечерний экспресс. До Петергофа. К слову, не только нынешние, да… ездил он не так давно… Угадаете когда?

– Угадаю. – Глеб откинул крышку.

И вновь розы. Только уже в металле выполненные. Поднимаются то ли колючей стеной, то ли клеткой, в которой застыла птичка.

До чего удивительная работа.

Клеймо мастера поискать стоит, сдается, известное оно, и весьма. Глеб тронул птичку, которая слегка завалилась на бок, выставив отделанное каменьями брюшко. Часть осыпалась, часть заросла той же грязью, которая имеет обыкновение заводиться и в самых чистых домах. И все же… каждое перышко разглядеть можно.

И каждый лепесток.

Хрупкие бутоны, которые и тронуть-то страшно, и тяжелые красивые цветы. Впрочем, их тоже трогать было страшно.

– Вот, стало быть, сам ездил… и проклятие, думаю, сам навесил. Особый заказ, если сам…

А проклятие откуда?

Или… вручили? С привязкой на той же крови, как оно с конфетами было? Если разобраться, ему всего-то и нужно было, что войти в купе да позабыть газетку.

Мирослав вздохнул да произнес мечтательно: