На краю одиночества - Екатерина Лесина

Были бы деньги.

Денег было немного. Сперва. Однако Михайло Евстратьевич оказался человеком весьма деятельным, а еще обладающим немалыми талантами, особенно во всем, что касалось добывания этих самых денег.

Вот и появились в Йельске мощеные улицы. Мусорные урны. Дворники, как и положено. Очнулось ото сна полицейское управление, скоренько наведя порядок среди людей лихих, благо таковых в Йельске было немного. Городишко оживал. Не сказать, чтобы быстро, но все же местные жители, настроенные к Таржицкому сперва весьма и весьма скептически, все больше уверялись: иного градоправителя им и не надобно.

Ныне дражайший Михайло Евстратьевич изволил трапезничать.

Он успел оценить севрюжью уху, закусивши ее пирожками с зайчатиной, которые тут щедро посыпали рубленой зеленью для аромату. На очереди была тушеная дичина, кабаньи щеки, натертые чесноком и душистыми травами. Ждали высочайшего внимания налистники и творог, мешаный с фруктами и украшенный горою взбитых сливок.

Ел Михайло Евстратьевич неспешно, и даже неудобный гость не способен был лишить его аппетиту. Разве что раздражал безмерно что самим своим видом, что нежеланием трапезу разделить. Виделось в этакой сдержанности нечто донельзя противоестественное.

Сидит сыч сычом.

Глядит этак снисходительно. И молчит, молчит… ему бы, поганцу этакому, – вот не было печали – в соответствие с моментом бы войти, надеясь, что вопрос его решен будет правильно. Впрочем… тут ни у гостя, ни у самого Михайлы Евстратьевича не возникало сомнений, что компромисса достигнуть не выйдет.

Уж больно тема скользкая.

И, вытерши пальцы салфеточкой – насыщения Таржицкий пока не ощутил, лишь желание трапезу продолжить, благо бок был рядышком, – он поинтересовался:

– Стало быть, любезный Глеб… простите, как вас по батюшке?

Гость поморщился и сказал:

– Без батюшки.

Надо же, выходит, права была супружница, когда рассказывала… нет, бабы-то слухи собирают, что сороки блестяшки, да только выходит, что и в том есть своя польза. Впрочем, к годам немалым Михайло Евстратьевич убедился, что польза имеется у всего.

В том числе и у слухов.

Он окинул взглядом суховатое и простоватое, чего греха таить, лицо гостя, на котором застыло выражение преравнодушное, будто бы весь этот разговор был по меньшей мере Белову неинтересен, и продолжил:

– Решили все ж обосноваться в наших краях…

– А вас это беспокоит?

Глеб приподнял бровь, выказывая удивление, которого, впрочем, не испытывал. Скорее уж удивляло, что эта беседа состоялась лишь сейчас.

Приглашение доставил мальчишка в кривовато сидящем камзольчике, донельзя гордый и этим камзолом, и своей принадлежностью к хозяйскому дому. Впрочем, ни то ни другое не позволило ему пересечь ограду, он и выхаживал перед воротами, дожидаясь, когда на персону его обратят внимание.

Обратили сразу.

Сперва Илья вскарабкался на ветку старой сливы, за ним полез было Арвис, но после передумал. Прочим тоже деревьев хватило, и Глеб молча отметил, что придется их спилить.

Приглашали даже не в дом, в ресторацию.

И так приглашали, что Глеб едва успел, и сие тоже было нарушением правил этикета, а заодно уж попыткою показать Глебу, где его истинное место.

Будь он моложе, оскорбился бы.

– Конечно. – Михайло Евстратьевич подвинул к себе блюдо с дичиной, подцепил на вилку алую бусину клюквы и, зажмурившись, отправил в рот. – Меня волнует все, что так или иначе касается благополучия города. А ваша затея, безусловно, крайне полезна для короны, однако же… вы поймите, что в империи преогромное количество городов, где будут рады принять…

Не будут.

Глеб уже точно это осознал. Никак не будут. Куда бы ни отправились они, все одно найдутся недовольные.

– Нет, – сказал он, прерывая словесный поток.

Следовало признать, что оратором Таржицкий был весьма недурственным. И политиком неплохим.

И пожалуй, ничего-то не имел он против Глеба и его учеников, против самого училища, и в иных обстоятельствах, быть может, не стал бы чинить помех и даже помог бы…

В иных обстоятельствах.

Ныне же он разгладил салфетку и произнес тихо:

– В городе весьма неспокойно.

– Знаю.

– И неспокойствие это вызвано вашим присутствием. Поймите, мне не жаль места, однако люди… люди недовольны. А когда людское недовольство зреет, не всегда выходит его остановить. Мне бы не хотелось, чтобы… случилось несчастье.

Под первым подбородком Таржицкого наметилась складка второго, который, как Глеб подозревал, при нынешних привычках градоправителя не заставит себя долго ждать.

– Вы человек разумный. Вы понимаете, что при всем моем желании… сотрудничать… – вилка ткнулась в кусок кабанятины, – я ограничен в возможностях. Городок у нас тихий… был… полицейское управление мало, да и люди, которые в нем служат… право слово, я не уверен, что чувство долга в них столь уж сильно. Все же многие, буду с вами откровенен, живут здесь нуждами этого города, его бедами. И весьма, весьма близко к сердцу принимают случившееся.

– Вы имеете в виду убийства?

Михайло Евстратьевич поморщился, словно само это слово портило аппетит. Но нож вспорол мягкую шкурку, брызнул сок, каплю которого Таржицкий подхватил корочкой хлеба. И, сунув оную в рот, зажмурился.

– Я верю, что ни вы, ни ваши ученики к убийствам не причастны, – произнес Михайло Евстратьевич с той искренностью, которая отличала политиков опытных. – Однако люди… слухи идут просто-таки чудовищные. В ином случае я бы на них внимания не обращал, но… из искры, как говорится, возгореться может всякое. Вам бы отъехать на месяцок-другой, а лучше и вовсе. Есть у меня один знакомец. Городишко вовсе не большой, но тихий. Лес кругом. Благодать…

– Нам и тут неплохо, – заметил Глеб. – Что до остального, то буду, как вы выразились, откровенен. Слухи, конечно, дело нехорошее, а бунт и того гаже. Знаете, что за подстрекательство к оному положено? Отнюдь не каторга…

Таржицкий, пожалуй, слегка смутился.

Все же слишком давно сидел он на месте этом, пообвыкся, попривык считать себя полновластным хозяином и городка этого, и земель окрестных. К уважению, к подобострастию даже, а тут и говорят этак, с намеком отнюдь не прозрачным.

– Вы ведь знакомы с неким Кузнецовым? – Глеб коснулся кольца. – Которого не так давно нашли с проломленным черепом, а до того видели вместе с вами, в этом, надо сказать, заведении. Здесь и вправду хорошо готовят?

– Отменно, – подтвердил Таржицкий, разжевывая мясо. – И вам попробовать весьма советую.

– Как-нибудь… в другой раз.

– Что до знакомства, то у меня преогромное количество знакомых, а уж незнакомых людей, которые так и норовят озаботить меня своими делами, и без того больше, – Михайло Евстратьевич вновь выглядел спокойным и даже умиротворенным, как и положено человеку чинов немалых, – бывало, только присядешь за стол, а кто-нибудь так и норовит присоединиться. Порой ни минуты свободной нет… может, и знал я этого вашего… Кузнецова. Может, и вправду случалось ему тут трапезничать… не буду лгать. Но вот уж голову ломать… К чему мне этакие страсти?