В темнице хилиазма истина - Вячеслав Макарцев

Что значит «прежде этого»? Приходит Христос — и начинаются «времена Царства», то есть вечного Царства Христа. Время этого прихода мы не знаем, он наступит «в неопределенный час», неизвестный нам.

Довод восьмой. "Тысячелетнее" Царство Христово нужно понимать символически. Оно является образом, за которым стоит некий смысл, некая великая реальность. Следовательно, может быть сказано с уверенностью: "тысячелетнего Царства" в смысле хилиазма, тысячелетнего земного царства Христа перед Страшным судом нет.

Ответ на восьмой довод. «Тысячелетие», как неоднократно подчеркивалось, это и одновременно «день суда». Символически понимать «времена Царства» не позволяет Предание Церкви, которое наиболее полно изложено св. Иринеем Лионским. Если кто-то считает возможным переступить через это Предание — дело другое…

Довод девятый. Зададимся вопросом: кто эти народы, которые пойдут за сатаной в конце Миллениума? Одно из двух — или Царство настолько несовершенно, что такая огромная масса оказалась легко переубежденной врагом после 1000 лет жизни в зримом присутствии Христа, это мнение оскорбительно для Его всемогущества, или эти толпы взялись невесть откуда. Довод Уолвурда, мягко говоря, неубедителен: "Однако и в тех идеальных условиях, при которых все будут знать об Иисусе Христе (ср.: Иер. 31:33–34), многие будут исповедывать Его лишь внешне, не веруя в него спасающей верой". Согласно Уолвуду получается, что прямое, очевидное знание более шатко, чем вера. Абсурдное положение, к тому же идущее вразрез со словами апостола Павла о вере и знании (напр., 1 Кор. 13:12). Ссылка на пророка Иеремию здесь тоже говорит совершенно об обратном.

Ответ на девятый довод. Обратим вначале внимание на то, что автор вопроса, если судить по тексту, 1000 лет представляет не как символический, а как реальный срок. Но нам, как уже указывалось выше, не известен в действительности этот промежуток времени.

«Тысячелетнее Царство» имеет локализоваться в землях Римской империи: в трех его ипостасях, а это территория Европы, Севера Африки и Ближнего Востока, то есть Старый Свет или, по-другому, «христианский мир». Вот здесь-то и действует антихрист. Сюда и Приходит Господь наш Иисус Христос. Отсюда и начинается Суд Божий. А народы, которые никогда не входили в орбиту «христианского мира» или вставшие на путь к нему относительно недавно, — они, в «первые часы» «дня суда», не будут полностью затронуты судами Божьими и в значительной своей части, вероятнее всего, уцелеют. Именно среди этих народов и поднимет сатана последнее восстание против Бога и святых его по окончании «времен Царства». Свет Царства Христова будет распространяться на все эти народы, во все уголки земного шара, и много людей из указанных народов соблазнятся этим: попытаются загасить этот свет… Но Бог милостив, Он когда-то пошлет исцеление народам: «Среди улицы его, и по ту и по другую сторону реки, древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева — для исцеления народов» (Откр. 22:2).

И в заключение еще раз о «государственном богословии». Именно его деятельность и затрудняла принятие святоотеческого «хилиазма», поскольку Апокалипсис, из-за его, «государственного богословия», точки зрения, так и остался «под подозрением» в Православной Церкви. Позиция «государственного богословия» по Апокалипсису как книге Нового Завета была определена Евсевием Памфилом, который писал в своей «Истории»: «Из Писания Иоанна, кроме Евангелия, как нынешние, так и древние христиане признают, без всяких споров, и первое его послание; а касательно двух прочих противоречат между собою. Мнение же о его Откровении еще и ныне колеблется в ту и другую сторону»142. И чуть далее, перечисляя «писания нового Завета», Евсевий в конце прибавляет к перечню: «…Наконец, если покажется, поместить и Откровение Иоанново»143. Затем, почти там же, Евсевий вновь возвращается к этому вопросу, но уже перечисляя подложные писания: «Но между подложными надобно считать и книгу деяний Павловых. И книгу, означенную словом «Пастырь», и Откровение Петра, и сверх того, известное послание Варнавы, и так называемые учения Апостолов, и, если угодно, откровение Иоанна, которое, как я сказал, одни отвергают, а другие причисляют к подлинным»144. И опять, «если угодно»: «если покажется», — входит книга в канон книг Нового Завета, а, «если угодно», — считайте ее подложной. Такая позиция «государственного богословия» привела к тому, что, хотя Апокалипсис Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова и положено читать на церковных службах в определенные дни145, но чтения эти повсеместно опускаются. И дело здесь, конечно же, не в «особой таинственности» этой книги и в каком-то искушении, а сугубо в позиции «государственного богословия» Восточной Церкви по этому вопросу: любое государство очень ревниво относится к появлению «конкурентов на царство»…

Из истории Церкви мы видим, что игнорирование Священного Предания ведет к отходу от святоотеческого учения о «первом воскресении», и замене его сложными экзегетическими конструкциями. Место Предания занимает «теологический титанизм», опирающийся на «личный высокий интеллектуальный и образовательный уровень», который желателен и, может быть, в отдельных случаях даже необходим, но лишь при отсутствии противоречия с церковным Преданием. Толкование Апокалипсиса в случае прямого игнорировании Предания Церкви превращается в игру «богословскими мускулами», в «фехтование» филологическими «шпагами», а то и просто в литературное занятие. Попытки обратить внимание на отсутствие связи аллегорического толкования «первого воскресения» с Преданием Церкви вызывают, как правило, раздражительную реакцию со стороны амилленаристов, не мыслящих рассмотрение этого вопроса вне якобы «научного подхода».

Ситуация поразительная: св. Ириней раскрывает «первое воскресение» согласно с апостольским преданием, но его голос не замечают; мнение же того, кто прямо говорит о том, что это его личное богословие, провозглашают «учением Церкви» по этому вопросу, не обращая внимание на то, что последний связывает свое экзегетическое построение с икономией. Между тем учение о «первом воскресении» есть, без преувеличения, ключ к Апокалипсису. Без буквального понимания «первого воскресения» Апокалипсис «захлопывается», теряет эсхатологическую перспективу, закрывает свои «пророческие уста». Возникает иллюзия повторов, возвращений. Стих 7 главы 20 Апокалипсиса непостижимым образом связывается с главой 13, вокруг которой образуется замкнутый круг.

Как итог такого рода аллегорической экзегезы «ключа Апокалипсиса» — появление богословских работ об Апокалипсисе в стиле «литературной критики». Вот что, к примеру, пишет автор работы «Красота в Апокалипсисе и красота Апокалипсиса»: «Построение Апокалипсиса многопланово, книга как бы переливается перед нами и, поворачиваясь к нам разными гранями, сияет разными цветами и обнаруживает все богатство своей драматургии. Красота здесь тесно сопряжена с глубиной. Это не красота туристической достопримечательности или музейного экспоната, предполагающая чисто внешнее созерцание или «фотографирование». Это живая и действенная красота, требующая для своего постижения активного вхождения в ее мир и творческого соучастия в ее раскрытии. Здесь нельзя не вспомнить мысль Дэвида Ауни,