Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941-1942 - Георг фон Конрат

Наступал момент, когда пора было начинать отбиваться. Танки противника, как огромные гусеницы, ползли с огромной скоростью в шестьдесят километров в час и палили не прекращая по отступающей немецкой пехоте. Мы открыли огонь, когда русские подошли почти вплотную – между нами оставалось расстояние полкилометра. Первый русский танк оторвался передней частью от земли, словно лошадь, встающая на дыбы, и, возвратившись в исходное положение, загорелся и развалился на куски. Русские повыскакивали и приготовились к продолжению боя. Теперь у них не было укрытия, и они сидели как утки на открытом поле. Наша тяжелая артиллерия начала бить по ним, снаряды, со свистом пролетая над нашими головами, направлялись в сторону русской колонны. Танк спускался за танком, преимущество врага было слишком велико, и наши пушки одна за другой замолкали.

Не выдержав натиска, немецкие танки стали отступать. Наши противотанковые пушки пока еще стояли на месте, но и они не в силах были помочь. Колонне русских танков, казалось, не будет конца. Ситуация становилась безнадежной. Подавляющее количество техники противника не оставляло шансов, поэтому ничего не оставалось делать, как возвращаться на дивизионно-командный пост ради спасения своей жизни. Генерал, не на шутку обеспокоенный, буквально втащил меня в машину. Кроме отступления, другого выхода не было.

Сейчас наши главные штабы были вынуждены не мешкая отступать, потому что, когда от наших противотанковых установок не осталось бы и следа, русские, прорвавшись через оборону, догнали и перегнали бы их. Как только мы подъехали к своим, вместо того чтобы дать подразделению приказ уходить, я помчался к Вилли и распорядился привести в готовность наши пушки 88-го калибра, а также ракетные установки. Я знал, что бригадный генерал не посмел бы противоречить самому фюреру и поэтому не отменит моего приказа. В считаные мгновения мы снова оказались на краю леса. Шесть ракетных установок мы оставили в стороне, примерно в пятистах метрах, а штурмовые орудия растянули по всему краю леса, чтобы защищаться от атак врага. Вилли, как и всегда, провел все приготовления наилучшим образом.

Первыми полетели ракеты, начиненные сжатым воздухом. Один из таких ударов пришелся по танку, и взрывом его разворотило так, что солдат, находившихся внутри, разнесло на куски. Наши продолжали атаковать, и наступающие русские пехотинцы один за другим падали на землю. Тем временем 88-миллиметровые пушки, подкатившие ближе к краю, с расстояния в два километра выпускали ядра, взрывая каждый русский танк, пытающийся выйти на поле. Прошло немного времени, и казалось, все теперь было под нашим контролем. Заградительный огонь немецкой пехоты предоставил шанс нашим штурмовым орудиям тронуться с места. Пушки били вовсю, и теперь уже мы вели наступление.

Большинство противотанковых пушек стояли в полной готовности, но тяжелая артиллерия все еще придерживала нас, принимая весь огонь на себя. Шесть ракетных установок вели беспрерывный обстрел поля из двадцати четырех комбинированных ракет. Они падали на землю с такой быстротой и в таком количестве, что все, что происходило, можно было сравнить с семенами, которые фермер, засеивая поле, бросает в землю. Теперь уже ничто не могло прорваться сквозь кордон, выстроенный нами. Раз за разом стрельба, доносившаяся из поля, затихала. Но останавливаться было нельзя. Ребята сами работали не хуже машин, бегая туда и обратно, снабжая ракетные установки ракетами. Русские вели отчаянную борьбу, но шаг за шагом их силы иссякали.

Уже наступил вечер, а мы продолжали огонь. Пролетали часы, и, возможно, вечер сменила ночь, но сейчас я не мог точно определить, какое время суток. Дым, пыль, словно саван, покрыли все кругом, и сквозь эту пелену едва можно было различить несколько одиноко отползающих танков. У нас больше не оставалось сил. Мозги отказывались работать. Рев и гул, стоящий в ушах, не давал возможности думать, и мы, как роботы, делали лишь механические движения. Время шло, и тут я внезапно осознал, что не слышу стрельбы, исходящей с вражеской стороны. Русские молчали. То ли мы добили их, то ли они специально затаились – это было неизвестно. Ребята тоже прекратили огонь, и я стал вглядываться сквозь туман, пытаясь узнать хоть что-нибудь. Но все было тщетно.

Дым висел в затихшем воздухе, медленно поднимаясь кверху. Сейчас точно была ночь, и еще я знал наверняка, что никто из наших не пострадал. От врага нас скрывали деревья, тогда как они находились в чистом поле под открытым небом, и мы могли стрелять в одного за другим. Вилли был единственный изо всех, кто улыбался. Остальные же, включая меня, были полуживыми. Подойдя с улыбкой, он произнес:

– После того гороха, что мы на них высыпали, русские больше не сунутся на нас. У нас семьдесят раненых, но ничего серьезного, пустяковые раны. Главное, все живы. – Затем, лукаво улыбаясь, он взглянул на меня: – Дружище, тебе не помешает вздремнуть. Поди-ка приляг ненадолго. Не беспокойся ни о чем. Можешь рассчитывать на меня.

Не стоило повторять это дважды. Но прежде всего мне нестерпимо хотелось увидеть то, что осталось после боя. Вилли пошел со мной. Почти все наши пулеметы выработали свой резерв и сейчас просто служили прикрытием для ракетных установок. С ними все было в порядке, недаром они были 88-го калибра. Таким образом, мы могли давать отпор врагу в течение еще целого дня. Теперь русские были далеко и, скорее всего, подтягивали дополнительные силы, чтобы выбить нас из своего укрытия. Я повернулся к Вилли:

– Как ты считаешь, нам стоит уходить отсюда или дождемся, пока они полностью уничтожат нас?

– Будь смелее! Если мы отступим, то только покажем этим свою слабость. Надо ввести их в заблуждение. Я уже отдал приказы каждые пять минут открывать огонь, чтобы дать понять врагу, что мы здесь и ждем, – добавил он. И хотя говорил Вилли шутливым тоном, чувствовалось, что все то, что он говорит, серьезно.

Я взглянул в его сторону, медленно кивая, чувствуя, как внутри меня нарастает волна беспокойства. И где только он черпает столько энергии? Он выглядел таким же бодрым, как перед боем, хотя работал не меньше остальных, а где-то даже и побольше.

– Ложись, старый лис, – требовательно обратился он ко мне. – А когда проснешься, сегодняшний день станет прошлым. – Он улыбнулся и пошел к ребятам. Я нашел мягкий бугорок между двумя деревьями, устроился и через несколько секунд провалился в глубокий сон.

– Ах ты, сукин сын! – услышал я голос и, с трудом раскрыв глаза, увидел бригадного генерала, стоящего передо мной. Очертания его фигуры вырисовывались очень туманно, но, проморгавшись, я отчетливо разглядел его. Предположительно, было около трех утра. – Что за вольности во время военных действий? – снова заорал он, практически за шиворот ставя меня на ноги. – Вы ослушались приказа! Не отступили, а оборонялись! Что было бы со мной, найди я вас перебитыми? А? Невообразимо! Тем не менее то, что я сейчас скажу, – правда. Никто во всей Германии не может так гордиться вами, как сейчас я.

Он хлопнул меня по плечу, глядя на полковника, стоящего рядом. Полковник держал в руках большущий железный ящик, и, когда он открыл его, я увидел, что он полон медалей. Генерал приказал полковнику вынуть их, а затем, не спеша подойдя к нам, раздал награды: Железный крест 1-го класса всей группе, Железный крест 1-го и 2-го класса команде реактивных минометов и нам с Вилли. После этого бригадир пожал мне руку и спросил встревоженно: